Дарья Беляева - Воображала [СИ]

Аэций развязывал второй узел, чтобы освободить мои ноги, а я, извернувшись, вцепилась в его плечи, казалось, сейчас мои пальцы проникнут в него, как сосуды бога. Дикий страх сковал меня. Я думала, что если Аэций отойдет хоть на шаг, я умру.

— Мы просим тебя, чтобы воцарилась иная династия, — говорила Эмилия. — Иная династия — моя. Я отдаю тебе последнюю императрицу, твое вечное развлечение. Я испрашиваю лишь дар царить над смертной землей Империи, иного мне не надо.

Как абсурдно, подумала я, все царства этой земли были подачками, мелким подарком, не сравнимым с вечностью. Как мало мы значили. Эмилия и Северин говорили, что они лишь питомцы, и это было правдой. Мы все были лишь питомцами, а земля — нашим аквариумом, который лишь казался огромным.

И если мы надоедим, если наскучим — как легко будет разбить его на куски. Мы любили, умирали, рождались, убивали, творили, мечтали, разрушали и создавали лишь пока были занимательными. Я слишком хорошо вспоминала ощущение, поглотившее меня в момент принятия дара.

Каким маленьким снова оказалось все, что я сделала в жизни. Аэций развязал меня, я вскочила, постаравшись не задеть ни один из сосудов, но теперь это было невозможно. Здесь все было богом.

Аэций обнял меня, прижал к себе, и его живое, человеческое тепло на секунду отогнало от меня ужас. Мы стояли, тесно обнявшись, и я благодарила бога за каждую секунду, в которую он не интересовался мной. Однако, стоило мне сделать только шаг назад, как сосуды потянулись ко мне, медленно, слепо. Я замерла, и Аэций сильнее обнял меня.

— Не двигайся.

— Что? Это твой план?

— Да. Просто жди. Сейчас они отдадут тебя ему. Жди.

— Нам нужно…

Я начала говорить, но не закончила. Что нам, собственно, было нужно? Из дома нельзя было выбраться. Сам дом становился им.

Аэций прошептал мне:

— Доверься, хорошо? Просто будь со мной. Доверяй мне.

В сущности, кому мне еще было довериться?

Я увидела, как сосуды бога входят в древесину стула, она стала гибкой, тут и там появлялись и исчезали бугры, словно внутри копошились насекомые. Я представила, что нечто подобное может быть и с моим телом. Я положила руку себе на живот, Аэций накрыл ее сверху.

— Верь мне, — повторил он.

— Я тебе верю, — прошептала я. — То есть, на самом деле нет, но я буду стараться.

Никогда и ни с кем прежде я не была так близка, кроме сестры. Аэций поцеловал меня в макушку, и мне захотелось засмеяться. Как абсурдно, мы напоминали пару, смотревшую на прекрасный закат.

— Разве ты не боишься?

— Каждую секунду своей жизни. Ты просто не видела меня не испуганным.

И тогда я все-таки засмеялась. Никто не обратил внимания. Мой бог был глухим и слепым, он лишь поглощал все на своем пути. Эмилия и Северин были слишком заняты умоляя бога выслушать их. Зря. Я почувствовала себя сторонним наблюдателем, зрителем на спектакле, заранее знавшим конец пьесы. Чуть скучновато, но все же увлекательно.

Я знала, бог не слышит их, и они ждут, когда он доберется до них. Они ждут, взывая к нему так, словно он говорит, как и они.

Но темному аспекту бога неведом человеческий язык.

В конце концов, оно обратило на них внимание. Я знала, что мы — следующие, и я надеялась, что Северин и Эмилия не смогут донести до него свою мысль.

Как странно, я прежде не видела бога в его величии и ужасе, но я бог составлял суть моей жизни, и я столько знала о нем.

Но я не могла представить ни его облика, ни страха, который он мог вызвать.

Сосуды вошли в Эмилию и Северина, они оба задергались, хотя этого соединения наверняка страстно желали. Я видела, как бог входит в их головы, сквозь ноздри, уши и глаза проникает в святая святых, в колыбель сознания. Нечто входило в них, нечто уходило из них. Я не знала, обратим ли вообще этот процесс. Все поплыло перед глазами, и Аэций поддержал меня одной рукой, а другой закрыл мне глаза. Но в теплой темноте, которой он одарил меня, я слышала, как реагирует человеческое тело на вторжение, как путешествует под кожей, в мышцах, в органах, внутри, пульсирующая сосудистая сетка.

Сейчас он поймет их, подумала я, сейчас он поймет, что предлагают они, и за что именно. Не нужно было слов, не нужно было языка. Проникновение и поглощение.

— Не оставляй меня, — сказала я. — Пока все не закончится.

— О, — сказал Аэций. — Я как раз собирался уйти. Начинаю чувствовать себя совершенно чужим на этом празднике.

Звучало так, словно он серьезен, впрочем так было со всеми глупостями, которые он говорил. Я разозлилась, и это на секунду вернуло мне силы.

Я поняла, что они ползут ко мне, я ощутила это — не просто кожей, всеми внутренностями своими, каждой клеточкой своей, я ощутила его намерение. Он принял меня, он захотел меня, и вместе со мной уходила моя эпоха. Я схватила Аэция за запястье, заставила отвести руку от моих глаз.

Эмилия улыбалась мне, а может улыбалась не она. В ней и Северине все еще был бог, и их улыбки казались неестественными, словно они никогда прежде не улыбались и лишь примерно знали, как это. Мой бог улыбался мне через них. Он был доволен.

Инобытие, подумала я. Они скормят меня ему. Не просто убьют — я уйду живой, я потеряю все. Я потеряю ребенка.

Я почти запрыгнула на руки Аэцию, словно какое-то маленькое животное, забыла о желании уйти достойно.

— Нет, — сказал он, аккуратно поставив меня на пол, пульсирующий, словно живой. — Иди к нему. Предложи себя.

— Что?!

— Я придерживаюсь выбранной линии. Ты могла бы больше не удивляться.

Восходить на эшафот, как на трон, подумала я. В конце концов, я должна была быть смелой за всех тех, кто уходит вместе со мной. Я сделала шаг навстречу струившимся сосудам. Интересно, подумала я, испытаю ли я боль перед тем, как бог проникнет в меня.

Сосуды поднимались ко мне, словно змеи, танцующие под звуки флейты. Они танцевали у моей кожи, и я знала, он растягивает удовольствие, желает ощутить меня. Я имела ценность, ведь я была причастна к тому, кого он выбрал когда-то. В конце концов, все бесчисленные поколения были ничем для этого существа.

Я не была уверена, что оно понимало концепцию размножения и могло отличить меня от того человека. Оно лишь чувствовало. Я протянула руку, и Аэций крепко сжал ее.

— Предатель, — прошипела я.

— Я думал, мы друг друга ненавидим.

На ироничный ответ не хватило бы ни разума, ни времени. Оно коснулось меня, ощущение непередаваемой мерзости захлестнуло меня с головой, оно было похоже на то, что я испытывала, когда хотела преодолеть границу дома, но много, много ярче.

Тогда я поняла, те иглы были его зубами. Оно, еще невидимое, не полностью пришедшее, уже охватило дом своей пастью. Теперь же меня облизывали языки, по крайней мере нечто, что можно было так назвать.