Ирина Нельсон - Кома. Первая и вторая книги. [СИ]

Он вырос в грязном рабочем районе, где слово «педик» было одним из самых худших оскорблений, где только за подозрение в отклонении от нормы били нещадно. А маленький Северус и так сильно отличался. И когда курсе на третьем он узнал, что большинство магов бисексуально, это стало для него шоком. Конечно, со временем он примирился с этой мыслью. Не дурак же он идти против мнения большей части магического мира и традиций, но сам никогда не испытывал тяги к мужчинам. Единственный, кто вызывал что-то, отдаленно похожее на интерес, был Люциус. Однако сиятельный друг обладал совершенством античной статуи и поистине отвратительным характером. И одним этим сочетанием отбивал всякое желание присматриваться к нему, как к возможному партнеру, хотя Люциус порой делал вполне ясные намеки. Холодная идеальная красота, которой можно только любоваться издали, но прикасаться — увольте.

На Люциусе интерес к мужчинам завял, не успев вырасти. Да и других достойных кандидатур для подобного рода влечения Северус вокруг не видел. Да и зачем? Снейпу хватало любовниц и редких посещений одного замечательного клуба. А после того, как Волхов подлечил его, Северус и вовсе не испытывал недостатка в женской ласке. Кстати, как раз после этого его дружба с Чарити перетекла в горизонтальную плоскость. Связь была необременительна и удобна для обоих. Северусу больше не приходилось покидать Хогвартс на выходных, а Чарити не претендовала, слава Мерлину, на его руку, сердце и прочие органы, кроме одного. Им было хорошо вместе. И Северус не видел эту особу больше ни в каком качестве, кроме «постельной подруги».

Идеалом матери и жены для него всегда оставалась Лили. Он понимал, что никакая женщина никогда не сможет занять её место в его душе. Она навсегда останется идеальной, непогрешимой… Той солнечной девочкой, которая сумела подружиться с неблагополучным ребенком, которым Северус был когда-то.

Но Волхов и не стремился занять её место. Он был абсолютно другим. Лили была его совестью, она наполняла его жизнь теплом и светом, а Вадим дал Северусу возможность почувствовать себя нужным, защитником, покровителем. Дал ему ощущение уюта, покоя, того места, где тебя всегда будут ждать. Надежный тыл.

«Поздравляю, Северус, тебя долго и упорно окучивали, а ты даже не замечал. А опомнился ты, когда капкан уже захлопнулся, глупец!» — с мрачной иронией подумал Снейп.

Волхов все так же безмятежно строчил ответ, отвлекаясь на недолгие размышления.

Нет. Это была не любовь. Северус боялся. Абсолютно иррациональный, глупейший страх, но он ничего не мог с собой поделать. При мысли, что однажды он будет держать на руках бездыханное тело Вадима, сердце сдавливало, а в желудок плюхался ледяной ком. Северус не мог потерять еще и его.

Лишние, абсолютно лишние чувства. Нерациональные, ненужные, вредные. Опасные.

Вдруг кто-то оглушительно чихнул, заставив вздрогнуть, опомниться и продолжить бдение. Северус снова повернулся к Вадиму. Кончик белого пера скользнул по пухлым полудетским губам. Вадим смотрел на Северуса в упор, прямо в глаза, явно улетев куда-то в далекие от зельеварения мысли. Взгляд у него был мечтательным, и он явно не осознавал, что делает и как это смотрится со стороны.

— Время вышло. Сдавайте ваши работы. К следующему занятию прочитайте первые три главы учебника. Вы свободны, — зельевар равнодушно отвел взгляд.

Ученики сдавали работы, тихо переговариваясь. Наконец, все вышли. Северус подошел к краю стола и, поворошив пергаменты, нашел свиток Волхова. Внутри был еще один лист. На нем по-русски было написано:

«Уважаемый профессор Снейп!

В этом году наша с вами традиция была нарушена, поэтому я пишу вам это письмо…»

Дочитав, Северус устало прикрыл глаза рукой. Ломать голову над очередными предсказаниями сейчас не было ни времени, ни возможности, ни желания. Записка была краткой. Выглядело это как затравка, завуалированное приглашение к разговору.

Ну что ж, поговорим.

Реальность расплывалась, словно горячее марево над костром. Вероятности двигались, сплетались, перетасовывались, как карты в колоде безумного шута, меняя рисунок истории. Решения, слова, действия — всё это строило новое будущее. И оно наступало на этот мир, новое, страшное, неотвратимое… Будто гигантская волна надвигалась на Хогвартс, всё ближе и ближе, готовясь рухнуть на головы и затопить водоворотом событий, перевернуть вверх тормашками и уничтожить, размазать в одно мгновение.

Последняя цепочка решений окончательно изменила рисунок, змеей проползла между судьбами. Все нити нового узора легли на свои места, образуя другое полотно.

— …Мистер Волхов! Мистер Волхов, вы в порядке?

— А?

Я открыл глаза. Все смотрели на меня. Судя по озабоченному лицу Флитвика, мимо ушей только что пролетело что-то важное.

— Простите, я… Я задумался. Не могли бы вы повторить вопрос?

Предчувствие душило, выворачивало нутро, скручивалось тяжестью в животе. В ушах стоял тонкий звон, руки подрагивали, адреналин заставлял сердце бешено колотиться, хотелось куда-то бежать, что-то делать, предотвратить что-то… плохое. Чувство, что я не успеваю, что я уже опоздал, противным липким потом страха проступило на спине. Я вскочил.

— …Как считаете?… Мистер Волхов! Что с вами?!

— А? Я… Мне надо…

Флитвик нахмурился и удрученного покачал головой, обеспокоенно глядя на меня.

— Нет, юноша, с вами решительно что-то не так. Идите-ка вы в Больничное крыло.

Спотыкаясь, я выбрался из-за стола и поспешил вон из класса. Флитвик, окончательно потеряв терпение и покой, чуть ли не силой вытолкал мою тушку в коридор и поручил Гойлу меня проводить. Тот, видя, что я окончательно завис, подцепил меня под локоть и потащил к мадам Помфри. Но до Больничного крыла мы так и не дошли.

Я застыл, не реагируя на вопросы обеспокоенного Грега. Перепуганный Гойл вцепился в мои окаменевшие плечи и нещадно встряхнул. Однако это не оказало никакого эффекта.

Казалось, над Хогвартсом нависло цунами. Я будто бы видел эту застывшую темную массу, ощущал всем своим существом все эти тонны воды, которые через секунду — крошечный миг — рухнут вниз, погребая под собой всех тех, кто не успел спастись. Давящее чувство неотвратимой опасности. Словно сейчас меня сметет лавиной… Меня грызла какая-то дикая потребность быть в другом месте. Я должен предотвратить — вот только что? Надо успеть — но куда?..

Что делать — узнать было решительно невозможно. Страх… Нет, я был в ужасе. Еще никогда, ни разу в этой короткой, но такой насыщенной жизни, я не испытывал столь всепоглощающей паники. Меня затрясло.