Андрей Лукин - Две половинки демона

За одним из таких столов, чуть поодаль от простых дружинников, сидели весичи из тех, что поименитее и рангом повыше. Шумно сидели, хохотали да покрикивали. Кое-кто и кафтан уже до пояса расстегнул, а кое-кто и по сторонам поглядывал с откровенным вызовом, желая, видимо, потешить душу хорошей потасовкой… Хотел было заподозривший неладное Степан упредить Боеслава, чтобы тот на другую сторону улицы заранее перешёл, да промешкал… А потом стало поздно. Один из весичей, молодой, здоровый боярин, с покрасневшим от выпитого вина лицом, пренебрежительно глянул на проходящего Боеслава, видно было, что узнал его, тронул плечо соседа. Тот тоже оглянулся и что-то сказал. Остальные захохотали, глядя на княжича, застучали кружками, расплёскивая вино. Боеслав, вроде бы, ничего не заметил, но у Степана в висках зашумела кровь.

Боярин легко поднялся с лавки, преградил мальчишкам дорогу. Пришлось остановиться. Стёпка сразу сунул руку в карман. Чёрт, надо было всё же задворками идти!

— Ну что, княжич, кончилося ужо твоё княжение? — во весь голос спросил боярин, глядя сверху вниз на Боеслава. — Али оно ещё и не начиналося?

Боеслав дёрнулся, двинул рукой к поясу, на котором не было не то что меча, но почему-то даже и обычного кинжала, и замер в неловкой позе. Боярин обидно ухмыльнулся:

— Счастье великое, други, что государь наш надумал Таёжный улус под свою руку взять. Гляньте на него! Разве эти обносные голорванцы способны с княжеством управляться? Разве сумеют землю свою от врага оборонить пустыми руками? Задарма всё орклам отдадут.

Он насмешливо прищурил широко расставленные глаза, отчего лицо его, окаймлённое аккуратной русой бородкой, сделалось похожим на только что выдернутую из грядки репу. На редкость неприятное было у него лицо.

— Ты хоть грамоте-то обучен ли, княжич таёжный, чтобы имя своё заместо отца под царёвой грамотой вывести? — громко спросил он, оглядываясь за поддержкой на сидящих за столами приятелей. Мол, оцените, други, как я княжонка этого уел.

Други одобрительно загудели, кто-то засмеялся, кто-то в пьяном восторге гулко хлопнул ладонью по столу.

Боеслав страшно побледнел и сжал кулаки. Смолчать было невозможно, ответить было нечем. Он ведь был всего лишь подросток, маленький безоружный мальчишка, над которым теперь могли безнаказанно насмехаться такие вот чересчур уверенные в себе весские бояре, не из самых богатых и именитых семей, между нами говоря. Княжич готов был кинуться на обидчика, но он был один и он понимал, что эти здоровенные подвыпившие парни играючи вываляют его в пыли и выйдет не месть, а просто позор и стыд на весь улус. До конца жизни потом не отмоешься.

Боеслав ошибался. Он был не один. Рядом с ним стояли два демона. Тот, который конопатый, в свою демоническую силу не слишком верил, точнее, не верил вообще и потому лезть на рожон, вступаясь за малознакомого княжича, не хотел. Его бы воля — отступил бы да и пошёл окольной дорогой. А с пьяными дружинниками связываться — себе дороже. Зато другой демон, тот, у которого в кармане лежала рукоять магического меча, отступать не собирался и спускать распоясавшемуся весичу обиду был не намерен.

Сказать, что Степан потерял голову от ярости, значит ничего не сказать. Кровь демона, подогреваемая неистовством гузгая, вскипела в нём моментально и неудержимо. Он аккуратно отстранил княжича, шагнул вперёд и крепко ухватил наглого обидчика за ворот распахнутого кафтана. Затем потянул его на себя, заставил согнуться и звенящим от гнева голосом спросил, глядя прямо в испуганно распахнувшиеся глаза:

— Ты почто княжича оскорбляешь, неумь боярская? Али тебя в твоей весской глухомани вежливости не учили? Али вино в пустую голову слишком шибко ударило?

Опомнившись, боярин, страшно оскалился и попытался выпрямиться. И это ему не удалось. Недорослый мозгляк, мелочь шелупонная — плюнуть и растереть — оказался вдруг неожиданно силён. Левой рукой держит, а не вырвешься. И не приподнять, не оторвать мелкого от земли, словно прирос к ней, словно корни пустил. Ещё раз бессильно трепыхнувшись, боярин схватился за меч. Обнаглевший простолюдин должен быть наказан. Зарубить его тут же, и никто не осудит, возможно, даже виру платить не придётся, поскольку оскорбление благородного боярина налицо, и свидетелей тому не счесть.

Стёпка этого широкоглазгого благородным не считал. И оказаться зарубленным, понятно, не хотел тоже. Не отводя взгляда, он положил руку на навершие уже наполовину обнажённого меча. Боярин побагровел, жилы на его шее вздулись, кафтан туго обтянул широкие плечи… Однако сколько бы он ни пыжился, неизвестно откуда объявившийся отрок и тут оказался сильнее. Без малейшего напряжения, почти играючи, он задвинул меч назад, словно бы и не заметив встречного усилия. Крестовина глухо стукнула об устье ножен. Замерший вокруг народ, в удивлении дружно сморгнул и зашевелился.

— Повинись перед княжичем, — отчётливо сказал Стёпка.

— К-кого? — сквозь зубы выдавил боярин, всё ещё безнадёжно пытаясь вытянуть меч.

— Того, — сказал Стёпка. — Прощения проси у княжича за язык свой поганый.

Вокруг кто-то шумел, весичи, кажется, уже обнажили оружие, что-то невнятно мякнул Ванька за спиной, на них уже оглядывались, шумная круговерть улицы затормозилась, мир медленно кружился вокруг, словно Стёпка сделался вдруг центром мироздания. Он смотрел в упор в наглые, серые глаза, с трудом сдерживая яростно разбухающего гузгая и крепко сжимая в горсти уже начавший лопаться ворот кафтана.

— Винись перед княжичем.

Весичи надвинулись на него всей толпой, крепкие руки ухватили его за плечи, потянули назад, противно пахнуло винным духом, перед лицом сверкнуло лезвие меча… Рубить они его, что ли, собрались, соратника своего вызволяя?..

Стёпка досадливо двинул плечами, легко стряхнул с себя все эти чужие назойливые руки и оттолкнул княжьего обидчика. Тот попятился, запутался в собственных ногах и, если бы не стоящие позади дружки, непременно упал бы. Но — удержали. И уже готовы были бросится всей толпой. И не просто броситься, а бить смертным боем… Кто-то меч обнажил, кто-то схватил со стола кинжал… Только и остановило их всех, что Стёпка стоял уверенно, слишком уверенно для того, кто по глупому безрассудству вызвал на себя гнев сразу стольких воинов. Безрассудством здесь и не пахло — эвон как стоит, словно самому государю родня. Порубить никогда не поздно, разобраться для начала следует, кто таков…

— Не желаешь, значит, виниться, — сказал Стёпка. И произнёс вдруг то, о чём ещё секунду назад даже не помышлял. Гузгаю, спасибо, за подсказку, кому же ещё, чтоб ему там внутри когда-нибудь стократно аукнулось такое безрассудное своеволие: