Сергей Барк - Каста [СИ]

Далее старший субедар объяснил положение Лето, как и то, что жизнь его пары отныне принадлежит Исидо Дорто.

По тому, как менялось выражение лица Лето, пока объяснения всё теснее заполняли комнату, Карафа понял, что в скором времени анаку потрясёт буря.

— Где Хюрем? — не выдержал наконец Лето, пристально посмотрев на старшего субедара.

Сон и слабость точили тело, но Карафа знал, что глаз он не закроет, пока не узнает, где его пара.

— Он под стражей.

— Но ведь он не виноват. Напал Толедо, — выдавил Лето и закашлялся.

Тело сотрясала боль, раздирающая грудь, и потому разговор утих ненадолго. Карафа принёс воды и дал ему смочить горло. Утерев испарину со лба подопечного, альфа продолжил:

— Ты прав, он не виноват. Но он убил чистокровного, будучи никем. Дорто жаждет мести, и твой отец уже пообещал ему голову Хюрема, как только ты окрепнешь достаточно, чтобы наблюдать за казнью, — Карафа помедлил, давая несчастному Лето понять, какая судьба ожидала его омегу. — Я настоял на этом, иначе бы его казнили ещё до того, как ты бы смог подняться.

Лицо Лето, бледное и застывшее, едва ли выдало то, что творилось в его душе. Вместо этого он произнёс то, что намеревался делать:

— Я не позволю тронуть его и пальцем.

Карафа понял: действительно не позволит. Скорее умрёт, сражаясь в одиночку за свою безродную пару, но никому не позволит причинить Хюрему вред.

Зарифу Карафе не оставалось ничего другого, как согласно кивнуть.

Хюрем был прав, Лето не стал бы пережидать долгую разлуку, сумей омега бежать. Казалось, что случай лишил его сил, но только физических — дух и воля Лето были сильны как никогда.

Старший субедар шел на самые тонкие ухищрения, чтобы отложить день казни Хюрема, назначить который всё настойчивее требовал Исидо Дорто. По той же самой причине Лето до сих пор не видел омегу. Альфа должен был если не восполнить силы — на это понадобились бы месяцы, то хотя бы окрепнуть достаточно, чтобы твёрдо держаться на ногах. А для этого ему как можно дольше следовало изображать немощность и не подниматься с постели, по крайней мере, на глазах у посторонних.

Весенние дожди умыли улицы Барабата, смывая последний грязный снег в канавы, в воздухе потянуло сырой землёй, а над головой показались первые стаи возвращающихся из тёплых краёв птиц, когда день был наконец назначен.

Накануне Исидо Дорто, собиравшийся в поход к восточным границам, попросил у жреца разрешение прежде разобраться с семейными делами. Намёк был более чем прозрачен, и Лиадро Годрео согласился, сам желая окончить эту историю, отправив омегу на тот свет. На те же мысли наводил и неловкий разговор с Лето.

Сын был ещё слаб, но лекари обещали, что ещё до праздника Касты силы полностью восстановятся. Эту новость жрец выслушал с облегчением; звание самого сильного воина не было пустым звуком, как и формальным титулом — в будущем Лето был обязан соответствовать всем регалиям. Ему ещё долго предстоит доказывать окружающим, что он достоин занять место жреца.

И всё же, Лиадро Годрео показалось странным, что сын избегал смотреть ему в глаза, был сух в ответах и словно бы не рад тому, что наконец очнулся и не остался калекой. Может быть, отец неверно истолковал состояние собственного дитя, и всё объяснялось лишь тем, что чувствовал он себя гораздо хуже, чем признавался, да и нелепая потеря товарища могла послужить поводом к подавленности и угрюмости.

Однако, когда разговор зашёл о Хюреме, апатия и безразличие улетучились, Лето был не просто немногословен, он был сдержан, словно настороже. История, которую до этого преподнёс старший субедар подтвердилась, отчего-то приведя Лиадро Годрео в задумчивость. Следовало радоваться, что трагедия всё же имеет возможность разрешиться браком, ведь произошедшее действительно было не более чем невероятно неудачным стечением обстоятельств, и всё же… Казалось, что-то ускользает от внимания жреца. Но что?

Страшная новость о том, что ждёт Хюрема из-за случившегося наполнила ночь Лето кошмарами. Толедо с зажатым в руке луком пускал в направлении омеги стрелы, одну за другой, и Лето крутился волчком, чтобы ни одна из них не достигла цели. Внезапно противник исчезал, растворялся в воздухе, словно и не было; Лето резко оборачивался, чтобы проверить, цел ли Хюрем — но за спиной никого не было. Он звал, кричал в пустоту, но тот попросту растворился, и как бы Лето ни старался ощутить нить, связывавшую их крепче слов — он не чувствовал Хюрема. Омега будто бы и не существовал.

План старшего субедара обрёл реальные черты. Все поверили в то, что случилось в тот день на поляне. Многие винили несправедливую судьбу, отнявшую храброго воина у Касты, другие роптали на то, что старшим следовало внимательней приглядывать за молодняком, и, конечно же, Хюрема следовало казнить за убийство чистокровного. Но мало кто из собравшихся в тот день на площади, чтобы наблюдать за тем, как оборвётся ещё одна жизнь, испытывал ненависть к случайному омеге, явившемуся в Барабат и одержавшему неслыханную победу в Свободном бою.

Хюрем не был похож на лазутчика или предателя, скорее, на бродягу в поисках лучшей доли. Так он выглядел, когда впервые вышел на арену, босой и спокойный, точно таким же казался в день, когда ступал по мощёным плитам верхней анаки в сопровождении двух караульных, чтобы отправиться к храму и заплатить головой за смерть чистокровного.

Тучи, косматые и седые, нависали над землёй так низко, что казалось, можно проткнуть длинной палкой, если взобраться на одну из крыш, и тогда небеса бы пролили на землю океан, потопив твердь и вернув её туда, откуда она впервые поднялась. Холодные лезвия ветра проникали сквозь широкие рукава туники, той самой, в которой Хюрем пришёл в Барабат.

Ему не было позволено надеть облачение раджана, к слову, омега и не собирался этого делать. Стоило ему передать Лето в руки лекарей, как его схватили и увели в том, в чём он был. Бросили в одну из тесных и тёмных клетушек гарнизона и не вспоминали до самого дня казни, за исключением трёх случаев.

Каждое утро Хюрем получал еду, чтобы не испустить дух раньше положенного. Перед казнью ему принесли старые вещи, дабы не пятнал он честь воинов, расплачиваясь за собственные грехи, пока на нём были знаки отличия раджанов. И накануне страшного дня в его угрюмых казематах появился Лето.

Ступая по холодному камню площади, Хюрем почувствовал на себе взгляд. Поднял лицо выше, перестав глядеть себе под ноги, и увидел застывшего в первом ряду густого кольца собравшихся своего альфу. По телу разлилось приятное тепло — как же красив был его мальчик. Ему не было равных. И если в начале Хюрем мог признать, что тот привлекателен своей смазливой гладкостью не меньше, чем крепчавшим день ото дня телом, то теперь он был готов плюнуть в лицо любому, кто посмел бы заявить, что есть кто-то прекраснее этого до приторности безупречного образца альфьей породы чистокровных, будь все они прокляты.