Сергей Чернов - Медианн №1, 2019

А потом повернул — как и положено по инструкции, три с половиной раза.

Смерч грязно-алого цвета, несущий костяную пыль, подхватил Торглера и потащил к черному квадрату портала Канцелярии Убертотен. Дежурный в окне нетерпеливо качнул черными рогами, сердясь на то, что Торглер откликнулся не сразу.

— Я пришел получить запрос, — не своим, ржавым и свистящим голосом произнес Торглер.

Прах скрипел на зубах, но не было никакой возможности его сплюнуть.

— Нам нужен ангел, — ответил представитель Водана и притопнул копытом. — Да поупитаннее. Он пойдет как жертва. Доставка к порталу через пятнадцать минут.

Дежурный захлопнул черную створку, и шарфюрер Торглер вывалился обратно в реальность. И вовремя — пространство Убертотен уже начало врезаться в его тело с нежностью мясницкого ножа, выкручивать суставы и жечь глаза. Торглер качнулся вперед. Он свалился с кровати, упал на колени, разрывая ногтями несвежую рубашку на груди — тщетная попытка выпустить жар Убертотен, от которого спекается костный мозг. Шарфюрер сунул руку под кровать, достал оттуда бутылку коньяка и сделал пару жадных глотков прямо из горлышка. Коньяк смыл тошнотворный привкус набившейся в рот пыли. В глазах Торглера прояснилось. Но он все еще слышал низкий рокот ветра, гуляющего над пространствами Убертотен, рокот, от которого тело, кажется, сейчас развалится на мелкие кусочки. Торглер дотянулся до стола рукой, взял стакан, наполнил его и залпом выпил. Все-таки хлестать коньяк из горла — это непорядок. Еще раз прислушался: рокот раздавался, но совсем не в его голове. Он доносился из-за закрытого окна.

За ночь снег подтаял, хотя еще днем мороз стоял такой, что стальные щиты на бункерах сделались хрупкими, как стекло. В воздухе разливалось нездоровое тепло. Но не это было самым странным. Ночную тьму пронизывало зеленоватое сияние. Его нити переплетались в воздухе, как чернильные разводы в чашке с водой. Опутывали бараки, вышки и крематорий. Источником сияния было ослепительно-зеленое зарево на юге. Это от него, между прочим, и шел неумолчный грохот, который Торглер слышал в своей комнате даже при закрытых окнах. На открытом воздухе грохот стал не громче, а словно бы гуще. Он пробирал тело до костей и был слишком очевидным родственником рокота Убертотен. Дела на Южном фронте шли из рук вон плохо уже последние месяца два, и не надо было обладать обширным опытом Торглера, чтобы догадаться — сегодня дела пойдут плохо уже в самом концлагере Меллерн. Шарфюрер понял это, едва вышел на улицу и увидел зеленые нити в воздухе. Торглер свернул было к порталу. Он знал, что покинет Меллерн когда придет время его покинуть — и вот оно пришло. Но в его душе зашевелился давно знакомый червячок. Торглер подумал о директиве, полученной из канцелярии. Им там, в Берлине, нужен ангел для жертвоприношения. Да поупитаннее…

Торглер еще раз взглянул на огромный зеленый смерч, на черные силуэты военных дирижаблей, суетившихся вокруг него. Смерч неумолимо приближался. Дирижабли вспыхивали, как маленькие летающие факелы, и падали вниз, во тьму. Торглер остановился и некоторое время наблюдал, пытаясь прикинуть скорость движения смерча. По всему выходило, что он как раз успеет выполнить последнюю директиву и убраться из Меллерна. Довольно насвистывая, Торглер направился к пятому корпусу. Он терпеть не мог несделанных дел и был рад, придя к компромиссу с самим собой. Торглер месил ногами подтаявший снег.

«Картина фюрера, подумал он, вспоминая свой сон, — вот где я был».

После внутренней войны с ангелами, блестяще выигранной благодаря гению Гитлера, фюрер отошел от дел. Он уступил бразды правления Отцу Водану, а сам занялся рисованием картин. Как он объяснил нации в своей прощальной речи, ему всегда этого очень хотелось, да раньше все руки не доходили. Но теперь, когда он оставляет страну в самых надежных на свете руках, он спокоен за будущее Германии. А полгода назад Гитлер тихо скончался в своем любимом Волчьем логове на руках у безутешной жены. Торглеры, отец и сын, встретились на выставке картин фюрера через месяц после похорон, на которых рыдала вся Германия. Курт не особенно разбирался в живописи, но настроения картин не почувствовал бы разве что ангел.

С работ последнего рейхсканцлера на зрителей смотрел, светло прощаясь, тот мир, с которым люди расстались навсегда. Тот мир, каким он мог бы стать, но так и остался в нерожденном миге. У картины, названной «Первомайская демонстрация», Торглеры задержались надолго — им нужно было обсудить кое-что непредназначенное для чужих ушей, а картина висела в закутке, куда заходили немногие. Эрнст Торглер работал в департаменте Геббельса и знал о происходящем в мире гораздо больше того, о чем говорилось в новостях. Курт во время разговора поглядывал на картину и поэтому так хорошо запомнил мальчика на ней: крепкий бутуз лет пяти сидел на плечах у отца; малыш держал веревочку красного воздушного шара и счастливо улыбался.

«Сон в руку, что называется», подумал Курт и ускорил шаг.

У двери в пятый корпус стояли двое часовых. Они были абсолютно одинаковыми — одни и те же грязные рыжие завитки, выбивающиеся из-под фуражек, одинаковые курносые носы и пустой взгляд выпученных голубых глаз. Это были уже бойцы нового поколения. «Пупсы» — так их с ненавистью, завистью и презрением называли люди, появившиеся на свет по старинке, а не раскупоренные из бутылей. Проблема была в том, что «настоящих» людей становилось все меньше, а пупсов — все больше. Массовое производство пупсов наладили года за три до того, как жизнь на Земле изменилась бесповоротно и навсегда.

Торглер их терпеть не мог. Разделение новых людей проходило, в том числе, и по росту. Пупсы из низших каст, трудолюбивые как муравьи и примерно в той же степени разумные, были не выше полутора метров, тогда как полубоги-альфа имели строго установленный рост в два метра (плюс-минус пара сантиметров). Торглер же был мужчиной хоть и крепким, но невысоким. Его родители были людьми среднего роста, да и юность, проведенная в советском концлагере, не могла не сказаться. И каждый раз, когда пупсы видели Торглера, носившего знаки отличия «альфы», но при этом бывшего всего на голову выше их — он прямо чувствовал, как с хрустом и скрипом проворачиваются шестеренки в их неповоротливых мозгах.

Пупсов не учили думать — их учили следовать приказам и правилам. И когда два правила конфликтовали друг с другом, пупсы мучились невероятно. Была еще одна причина, по которой Торглер ненавидел пупсов — по крайней мере тех, что работали в концлагерях особого назначения. Отец Водан одобрил производство воинов, поставленное на поток, и добавил немного своей магии в бутыли с зародышами. Из-под фуражек пупсов выглядывали не только грязные волосы, но и небольшие рожки тускло-стального цвета. Пупсам не нужно было вставлять в голову громоздкий ключ для некросканирования; они всегда были на связи. Канцелярия могла отдавать им приказы непосредственно, в любой момент. Торглер подозревал так же, что путешествия по пространству Убертотен пупсы переносят гораздо легче, чем он. И, возможно, даже испытывают при этом удовольствие.