Сергей Тягунов - Парадигма [СИ]

Каким образом вокруг седого горит золотистый ореол? Сила убеждения? Наркотики? Я ел что-нибудь перед тем, как пошел к площади? Несколько персиков, купленных на рынке…

Напряженное гневное лицо храмовника разгладилось, появилось выражение невероятной печали. Он после нескольких мгновений абсолютной тишины продолжил речь:

— Давайте прочтем молитву и начнем обряд слез. Вы ждали этого мига целый год, и вот он пришел. Боги спустились к нам, они в толпе. Чувствуете легкость и умиротворение? Чувствуете, как сердце радостно бьется в груди? Чувствуете присутствие Силы? Оставьте переживания и боль в прошлом. Чудеса рядом!

Он вскинул руки к людям, и золотистый орел вокруг него сменился на ярко-фиолетовый.

Позади меня словно встало циклопическое существо. Я вздрогнул, ощутил не только его присутствие, но и изливающуюся могучую силу, способную в миг превратить в пыль, в ничто. Мое сознание съежилось.

— Кто первым вступит на помост? — спросил седой. — Кто больше всех жаждет искупления? — Он принялся смотреть в лица толпы. — Ты? Ты? А может, ты? Вижу, вижу боль, но её сможет выдержать любое человеческое сердце. Мне нужен тот, кто устал, тот, кто сохнет душой…

Вдруг его взгляд остановился на мне. Целую вечность священнослужитель, не моргая, смотрит на меня. Его губы растянулись в широкой, хитрой улыбке.

А затем он перевел взор.

— Во-о-от! Чувствую страдания! Вижу израненное сердце! Как же можно жить с такой невероятной ношей? Нет, нет — боги не потерпят подобного! Они говорят: поднимись на помост и преклони колени перед слабым старым служителем! Прошло время слез, сейчас наступит чудо! Ничего больше не бойся, ведь тебя заметили!

Худая девушка со свертком рядом со мной встрепенулась, склонила голову. Не знаю как, но люди, окружающие её, — в том числе и я! — поняли, к кому обратился храмовник и расступились перед несчастной. Та, дрожа и всхлипывая, направилась к помосту.

— Иди же ко мне, милая, — принялся подбадривать её седой. Его голос эхом разлетается по площади. — Не бойся слез, ибо они смывают старую корку разочарований. Все беды позади. Теперь в будущем — только радость и яркий свет внутри. Впусти жизнь в себя. Боги — ты можешь себе представить? — умоляют тебя перестать бояться. Они рядом, они внимательно следят. Всё хорошо, милая.

Девушка, как мне показалось, идет целую вечность. Её худая нескладная фигурка дышит страхом. Чем ближе она к помосту, тем больше сутулится, словно тяжесть многолетней боли давит на спину неподъемным булыжником. Люди, возле которых идет мимо, кладут ей ладони на плечи, бросают в спину можжевеловые веточки, пытаются подбодрить добрыми словами. Толпа ведет себя иначе, чем в самом начале обряда — злые, омерзительные мужчины, женщины, дети, старики изменились. Их лица светятся счастьем и покоем; даже грязь и обноски воспринимаются по-другому.

— Ты прелестна, — сказал храмовник, по-отечески улыбаясь. — Ближе, подойди ближе…

Безмолвно плача, девушка поднялась на помост, опустилась на колени в двух шагах от седого, прижала к груди сверток, точно последнюю ценность в жизни. На щеках блестят грязные дорожки от слез, в волосах путаются оливковые листья. В странном фиолетовом свете она действительно выглядит прекрасной: ушли черные круги под глазами, синие вены больше не видны под кожей. Худоба показалась привлекательной.

— Как твое имя? — спросил храмовник, нежно гладя девушку по голове.

— Сай…

— И сколько же тебе лет?

— Ше… шестнадцать.

— Хорошо, Сай. А ты дашь посмотреть, что в твоем свертке?

— Я… я не могу…

— Я прошу тебя — боги просят! Позволь взглянуть. Обещаю: ничего плохого не случится.

Та тяжело вздохнула и медленно протянула сверток.

— Умница, Сай. Ты как цветущая роза, как восход в ясный день, как звездная ночь. И мне нравится твой запах — смесь яблок и мёда. Да-а-а, в тебе много жизни, много воли. Со мной ты в безопасности. Слышишь голоса? Это боги общаются с тобой.

— Да, господин, слышу…

— Я не господин, милая Сай. Лишь проводник.

Он раскрыл сверток и протянул к толпе, чтобы все могли в подробностях разглядеть его. Люди разом ахнули, кто-то из женщин и стариков громко заплакал. Я стиснул зубы. В свертке — мертвый ребенок. При виде синего сморщенного тельца всё внутри сжалось, а горло стянул невидимый обруч. Ввалившиеся глаза, раскрытый беззубый рот, в котором даже с моего расстояния видна черная плоть языка…

Седой нежно погладил тыльной стороной ладони восковой лоб малыша, глаза наполнились слезами — как и у всей толпы. Затем он дрожащим слабым голосом обратился к людям:

— Нельзя передать словами ту боль, что все мы сейчас чувствуем. Перед нами — ужаснейшая несправедливость. Мать стоит на коленях и плачет, умоляет, требует! Уверен, она проклинает богов, спрашивает себя: почему не она? Почему он? Чем заслужил столь суровую кару? Ведь он даже не вкусил этой жизни, чистая душа пропала, стала частью страшного плаща богини смерти. — Седой гордо выпрямился. — Но хватит попусту нам сотрясать воздух! Настал миг обряда! Сами боги признали свою ошибку!

Он начал медленно качать сверток и что-то неразборчиво шептать. Священнослужители, до того молчаливо стоявшие в стороне, окружили его, опустились на колени. Солнце точно увеличило яркость, распухая на глазах. Птицы, сидевшие на крышах домов, с громким хлопаньем крыльев и криками вспорхнули черной тучей. Я ощутил, как по телу разлилось приятное тепло. Мне стало хорошо, уютно, спокойно, будто оказался в старом знакомом месте, где всегда рады. И без того счастливые лица людей осветились широкими улыбками.

— Именем Баамона, проглотившего этот мир, — громогласно начал перечислять храмовник, раскрывая сверток с мертвым ребенком, — именем Фаарона, ястребиным взором способным проникать в глубины наших душ, именем Джуумон, навечно сидящей в высокой башне, где длинными пальцами перебирает нити судеб… Приказываю: вернись, младенец! Открой глаза! Пусть жизнь вновь наполнит тебя! Мать ждет!

Я ожидал яркого шумного представления, характерного для магического действа, — с энергетическими лентами, плясками световых искр, дрожанием воздуха и вскипающими камнями. Но всё произошло быстро, тихо и незаметно. Я лишь моргнул — и в свертке оказался здоровый ребенок. Тишину площади нарушил громкий детский плач. Этого просто не может быть!

— Чудо, чудо, чудо… — зашептала толпа. — Смотрите, как он прекрасен… Какой милый мальчик… Пусть благословенны будут боги…

Я всмотрелся в младенца, пытаясь найти несоответствия, понять, где меня обманули. Вместо сморщенной мертвой плоти — здоровая белая кожа. Огромные глаза яркой блестят и непонимающе глядят в небо, пухлые щечки так и пышут здоровьем, маленькие милые ручки хватаются за одежду храмовника, а рот кривится от недовольства.