Сергей Тягунов - Парадигма [СИ]

Парни походили скорее на мертвецов, чем на живых: сутулятся, кожа приобрела пергаментно белый цвет, головы опущены, пластины доспехов на груди висят тяжелым грузом. Но никто не выказывал усталости и не жаловался.

Зел с одним из своих подопечных нес на самодельных носилках заболевшего капитана. Тот бредил, обливался потом и дрожащими скрюченными пальцами расчесывал распухшие вены на руках.

Дети на удивление вели себя тихо и незаметно, никто из них не попытался улизнуть. Да и где скроешься в густых джунглях? И как долго протянешь? Даже клейменный, на чьей голове до сих пор мешок, смиренно проводил дни у себя в комнате.

Хозяин постоялого двора, как и обещал, выделил для них три бунгало: два — для охранников и детей, один — лично для Хары. Соединяются бунгало узкими мостиками и как бы находятся чуть в стороне от остальных домов. Никто не потревожит покой отряда и случайно не заглянет к ним, и до кухни рукой подать.

Свой отдельный, огороженных от всех мирок.

Детей поселили в трехэтажном бунгало: места для игр предостаточно. Да и после тесной клетки-повозки совершенно другие ощущения. Хара понадеялась, что ребята оценят этот жест и не станут хандрить. К тому же к ним приставлены четверо охранников, которые должны не только следить за их безопасностью, но и развлекать.

Не забыта и смерть Ниайя: клейменного, связанного по рукам и ногам, надежно заперли на третьем этаже — и периодически заглядывают к нему.

Несмотря на все опасения и недовольство Зела, Дживата положили в её личное одноэтажное бунгало.

Врачеватель — дряхлый, едва передвигающийся старик без единого зуба и с вечно жамкающим ртом — весь вечер возился с ним, вливал в него через силу густую черную бурду из пузатых склянок, мазал едкой кашицей вздувшиеся вены и шептал заклинания на только понятном ему языке.

Хара не находила себе место, причитала, и в какой-то момент лекарь не выдержал, велел ей не мешать. Поэтому ей ничего не оставалось, как наполнить до краев бронзовую чашу терпким вином и выйти на открытую террасу подальше от этой душной атмосферы.

Однако легче не стало.

От спертого влажного воздуха, кажется, никуда не деться — он густой, точно масло, недвижимый.

Хара оперлась локтями о высокие деревянные перила и тяжело вздохнула.

Этот бесконечный день подходит к концу! И она встретит приближающуюся ночь не в зарослях джунглей, а в более-менее приличном месте. Хотя передышка лишь временная — пока Дживат не поправится.

Стемнело быстро, как и бывает в этих краях. Точно солнце-око желало поскорее скрыться, дабы больше не видеть здешние проклятые места. Тьма вырвалась из кронов деревьев, из валунов, из распаренной, пропитанной влагой, кровью и гноем, земли и пожрала всё. Плотная, осязаемая, она дразнит сотнями звуков: пронзительными криками птиц, шелестом листвы, шуршанием кустарников и пыхтеньем хищников. Она ждет, когда какой-нибудь глупец потеряет бдительность, расслабится и…

Хара помотала головой, прогоняя наваждение.

Обернулась.

Гетин с горящей свечой в руках ходит от одного бунгало к другому, зажигая масляные лампы на входе. Язычки пламени из длинных, похожие на лебединые шеи, носиков пляшут, подрагивают, чадят. Света от них не так много, но тьме приходится отступать. Хотя та не сдается — тени корчатся на стенах, превращаются то в распахнутые зубастые пасти, то в тонкие кривые пальцы, то в щупальца страшных подводных чудовищ.

На кухне не затихает пирушка — не все гости постоялого двора болеют. До ушей доносится стук глиняных кружек, басовитый мужской смех, нескромное женское хихиканье и звон монет. Раздается размеренный бой барабанов, под который пляшут худосочные танцовщицы в одних прозрачных шелковых платьях.

Горящих свечей и масляных чаш недостаточно, чтобы полностью осветить кухню, и потому внутри сумрачно, зыбко, ирреально. Отсюда, с открытой террасы, гости кажутся порождениями тьмы — чужими, пугающими и ненастоящими.

Как вообще можно пировать, когда в соседнем бунгало корчатся от болезни люди?

Из мрачных мыслей Хару вырвал врачеватель, подкравшейся к ней со спины.

Вымотанный и покачивающийся от усталости, он принялся объяснять, какими мазями натер вены Дживата и какой бурдой его напоил.

Рассказывал долго, обстоятельно, сухо, точно ему было абсолютно наплевать, умрет ли молодой мужчина или нет. Старик мямлил, что сейчас сильно загружен, на нем около двенадцати заболевших и потому его на всех не хватает. Харе придется или самой, или попросить кого-нибудь из своих охранников ухаживать за Дживатом. Там нет ничего сложного, госпожа, просто меняйте компрессы, утром и вечером поите вот этой сероватой водой из костяной фляги, бла-бла-бла…

Откланявшись, врачеватель, горбясь, поплелся в свой маленький домик.

…Дни потянулись в томительном ожидании, словно время намеренно замедлило ход, дабы Хара ощутила всю полноту боли.

В сердце засела ледяная игла, уничтожавшая любые эмоции, кроме страха за судьбу капитана. Голова полнилась ужасающими картинами того, как неизвестная хворь перекидывается на остальных воинов и детей, как крутит их, как смрад заживо гниющих тел впитывается в стены бунгало.

Хара стискивала зубы и старалась держаться. Она практически не отходила от Дживата, меняя компрессы, вливая в него непонятную гадость и вслушиваясь в тяжелое с присвистом дыхание. Пыталась уловить малейшие признаки выздоровления, но, к сожалению, ничего не видела и не чувствовала.

Зел требовал, чтобы она перестала мучить себя и позволила кому-нибудь из отряда ухаживать за больным, но та лишь отмахивалась. Хотя иногда усталость все-таки брала верх, и Хара сдавалась.

Весь мир сжался до небольшого постоялого двора среди дикого буйства зелени.

Храм, обязанности настоятельницы, долгая дорога, забота о рабах — ничего не существовало.

В этом изматывающем хороводе безумия спасали лишь вечерние молитвы. Такие знакомые, давние, родные слова благодарности богам порой прогоняли мрачное настроение и даже вселяли надежду на благополучный исход. Но действовали недолго.

В какой-то момент Хара поняла, что несколько дней не видела детей и приказала Зелу привести их — в том числе и клейменного — к себе в бунгало. Возможно, это было опасно — могла ли зараза Дживата перейти на других? — она подвергала всех необоснованному риску, но понадеялась на милость Жаатры. В конце концов, они находятся на ограниченной территории, ничего тут не попишешь.

Ребята вели себя скованно, жались по углам, стараясь не издавать ни звука. Ощущалась тяжелая атмосфера уныния, которую не могли развеять ни истории Хары, ни шутки присматривающего за порядком Зела, ни даже игры в авву. Во многом дело было из-за связанного по рукам и ногам клейменного, восседающего на горе подушек. Воздух вокруг него вибрировал, а тени жались к нему. Все слова, произнесенные рядом, теряли силу. Даже больной капитан будто усыхал, лихорадка усиливалась.