Сергей Тягунов - Парадигма [СИ]

Хара открыла рот, и слова молитвы, искренние, горячие, чувственные, полились из неё бурным потоком…

Рутина засосала с головой, а время потеряло смысл, превратилось в тянущуюся безвкусную жвачку, которую делают дети из застывшей смолы.

Один похожий день сменялся другим — и так без конца.

Ранний подъем, завтрак на скорую руку, обмывание Дживата, чтение молитвы, короткий обед, смена компрессов капитана и нанесение пахучей черной мази на его вены…

Как-то незаметно для самой себя Хара стала заглядывать и к девушке с ребенком — те нуждались в помощи, пока блуждали в лабиринте лихорадки. Однако все равно приходилось принимать меры безопасности: произносить только самые известные священные речитативы без сложных мистерий. Иногда на закате дня, правда, удавалось проводить короткие обряды, взывая к милости всего пантеона богов — змеиноподобного Виистепа, смерча-Сипууна, многоликого Теетопа, Бронзовой Царицы, мрачной Сеетры и, конечно же, Великого Баамона.

Руки, отвыкшие в долгом путешествии от привычных действий, неуклюже взбаламучивали воздух в тайном ритуале, но постепенно наполнялись силой, к ним возвращалась привычная красота движений.

Хара вспомнила, кем была на самом деле — настоятельницей одного из самых святых храмов Геткормеи.

Её песни становились всё проникновеннее, слова наполнялись могучей, древней энергией, некогда сдвигавшей горы и уничтожавшей целые города. Через её глаза смотрели боги и их приближенные, через её пальцы чувствовали прикосновения те, кто обитает в иных реальностях, через её уши они слышали биенье сердца мироздания.

Наверное, нечто подобное испытывают колдующие маги — вот только они все равно ограничены собственными парадигмами и законами школ.

А она, Хара, всемогуща…

Силы, подпитывавшие её через пласты других реальностей, передались матери с ребенком.

В какой-то момент неизвестная хворь начала отступать, выходить черным мутным потом и вязкой слизью из рта.

Лихорадка медленно, но спадала.

И в один из душных тропических вечеров девушка и её сын пришли в сознание и попросили воды.

Врачеватель, прибежавший на вести Зела, не верил собственным глазам и бубнил нечто невразумительное, нервно расчесывая волосатую бородавку у себя на щеке.

Конечно, и мать, и ребенок были еще слишком слабы, порой их рвало, скручивала желудочная боль и редко вновь накатывала лихорадка. Но они могли говорить.

Хара всё чаще стала засиживаться у них по вечерам, так как самочувствие Дживата тоже значительно улучшилось.

Вера творила чудеса.

Устраиваясь поудобнее, Хара поерзала, стул под ней скрипнул. Она откинулась на спинку, смахнула непослушные волосы со лба.

В свете масляных ламп её неправдоподобно большая тень на стене подрагивает, то и дело теряя очертания. Из распахнутых настежь окон выглядывают сотни любопытных звезд, переливаясь красным и зелеными цветами. Шуршит листва, в тени ветвей переругиваются друг с другом вечно голодные обезьяны.

— Расскажи еще сказку! — попросил мальчонка.

Она, вырванная из своих мыслей, невпопад кивнула и перевела взгляд на широкую кровать.

Мать и ребенок сидят, откинувшись на гору подушек. Оба тощие, бледные, точно призраки. Принесенные врачевателем чистые льняные рубахи висят на них — кисти в огромных рукавах кажутся тростинками, шеи — карандашными, тонкими, широкие воротники прячут впалые щёки.

— Ты уже совсем измучил госпожу, — едва слышно сказала Джайя — мать мальчонки. — Пожалуйста, не лезь к ней.

Их имена Хара выпытала, как только те пришли в сознание. Якобы её снедало любопытство, на самом деле — это нужно было для обряда.

Джайя и Таш — прекрасные имена. Подходят для тех, кто проживет долго, не зная больше бед.

— Про чудовищ или про богов? — озорно спросила Хара.

Обливаясь потом, мальчонка завертелся от нетерпения.

— Хочу про всех сразу! — воскликнул он.

— Хм, есть у меня на примете одна история… Но все в ней будет не совсем так, как ты ожидаешь. Вроде вот тебе и монстры, и боги, и битвы, и славные подвиги… Готов? — Она дождалась, пока мальчишка кивнет, и продолжила: — Ты же знаешь, кто такие Фаарон и Ифоотра? Первый — бог охоты, с ястребиной головой и мускулистым телом, а второй — бог пиров, толстый, весь заросший шерстью и обезьяноподобный. Так вот когда-то очень-очень давно они оба были смертными, как мы с тобой. Могли умереть от острого клинка, голода или жажды, людской злобы и ненависти, укуса скорпиона или змеи. Их тела старели, изнашивались с годами, правда, медленнее, чем у обычных людей. Бессмертие нужно заслужить!

— Я не знаю такой истории! — завороженно воскликнул Таш и повернул голову к матери.

— Не перебивай, госпожу, — прошептала та. — Это невежливо.

— Отец-смерч Сипуун, породив двух смертных сыновей, оставил бедняг посреди бескрайней пустыни — мол, выживайте как хотите, — продолжила Хара, сцепила пальцы и положила их на колени. — Фаарон и Ифоотра решили, что вдвоем будет проще, и отправились в путь под палящими лучами солнца. Удивительно, но человеку-ястребу чудесным образом удавалось раздобыть еду — то варана пристрелит, то песчаного черноклюва. В общем, работал не покладая рук и не жалея себя. Брат же его, Ифоотра, только жрал в три горла и ничего не делал. Надоело это терпеть человеку-ястребу и бросил его умирать в пустыне…

Она замолчала, выжидая нужный момент для продолжения истории.

Мальчик, кажется, совсем забыл о собственной болезни: скинул холщовое одеяло, ерзает, словно под ним иголки, трет пальцами коленки. Лицо не рассмотреть.

Хотя обруч на голове у него бронзовый, покоя не дает его прическа — короткая, но на затылке есть длинные пряди, ниспадающие до лопаток.

Отпрыск эвпатрида? Здесь, в Карлагской глуши? И без охраны?

— Долго горевал Ифоотра, — продолжила Хара. — Ведь без брата он ничего не умел, кроме как жрать: дичь не ловилась, а редкие проезжающие на верблюдах торговцы, завидев странное волосатое существо, уносились прочь. Десять дней и десять ночей обезьяна-человек страдал от страшного голода и совсем отчаялся. Думал, пришло его время умирать. Но вот вдали показался оазис. Радости не было предела! Ифоотра, поблагодарив отца-смерча за чудесное спасение, укрылся в тенях пальм. Испил холодной сладкой воды из большого озера. Однако еды в оазисе не было! Только дикий виноград рос на самой границе, да и тот сморщился под жестокими лучами солнца! Что делать? Желудок от голода болел, никакой живности среди пальм не водилось! Решил Ифоотра, что если уж и умрет, то хоть одно доброе дело перед смертью совершит! И стал заслонять собой дикий виноград от солнца! Пусть хоть тот вырастет!