Сергей Тягунов - Парадигма [СИ]

Хара нахмурилась, оглядываясь по сторонам.

За всеми беспокойными мыслями она не сразу осознала одну странную вещь: из бунгало воинов не доносится ни звука, раскрытые окна смотрят на неё пустыми черными глазницами. Странно, открытую террасу каждую ночь должны стеречь двое.

Сейчас же — никого.

Волна страха прокатилась по телу, сердце ускорило бег. Во рту в миг пересохло.

Она застыла на навесном мосту в нескольких шагах от домика детей.

Внутри неё проснулось нечто глубинное, древнее и принялось умолять уйти, убежать из постоялого двора как можно подальше, а затем скрыться, спрятаться, забиться в самую глубокую темную нору.

Однако ноги сами понесли её вперед — как в страшном сне, когда ты понимаешь, что там, за углом, ждет чудовище, но все равно продолжаешь идти.

Пальцы коснулись деревянной двери, толкнули её. Та без скрипа, легко открылась, оголяя кромешную тьму.

Хара даже облегченно вздохнула, губы растянулись в легкой улыбке, ведь за этой чернотой ничего не видно, пустота, никаких монстров.

Лишь до ушей доносятся странные шуршащие звуки…

Глаза привыкли к темноте, сфокусировались, в общих чертах обрисовывая силуэты просторного помещения.

Вот кровати, стол, раскиданные на полу деревянные рукояти для игр в авву — и сгорбленная фигура возле закрытого ставнями окна. Эта повернутая к ней фигура склонилась над чем-то расплывчатым, лежащем на полу. Её неестественно длинные руки дергаются туда-сюда, издавая омерзительные звуки. Голова по-птичьи ложится то на левое, то на правое плечо.

Открыв рот, Хара попробовала окрикнуть худую тень, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип — точь-в-точь как во сне.

Сами собой загорелись масляные лампы, расставленные на специальных стенных полках.

И реальность навалилась гранитной глыбой, а животный ужас окатил ледяной волной.

В ноздри ударил тяжелый медный запах, проникая в носоглотку, рот и выворачивающийся наизнанку желудок. На языке появился отчетливый вкус крови — склизкий, холодящий, обволакивающий. Мозг запротестовал: такого не может быть! Запах она бы учуяла на улице, особенно в такую душную безветренную погоду!

Через миг Хара поняла: худая тень — это клейменный, сидящий над обезображенным телом её охранника. Держа в руках кинжал с искривленным лезвием, он методично срезает лоскуты кожи с мертвеца и едва слышно хихикает.

Взгляд не отрывается от мальчишки; миллионы мельчайших деталей впечатываются в сознание — въевшаяся грязь на худой шее, складки на рубахе-юбке, поблескивающие волоски на оголенных локтях, трещины на кожаном ремне, мозоли на пятках, алые капли на стопах…

Хара, сделав чудовищное усилие над собой, повернула голову.

С холодной ясностью отметила еще троих мертвых воинов, раскинутых по бунгало.

У всех перерезано горло — от уха до уха, взгляд стеклянных глаз устремлен в пустоту, рты распахнуты в молчаливых криках, руки раскинуты в стороны.

А потом она заметила сгрудившихся друг к другу в углу детей — бледных, дрожащих, хнычущих.

— Нет… — прошептала она. — Пожалуйста, нет!

В нескольких шагах от них лежат две девочки — Яла и Ана, судя по браслетам, которые она для них сделала из шерстяных нитей.

Мертвые.

— Что ты наделал…

Клейменный развернулся к ней и захихикал.

— Тупая сука! Как же я рад видеть тебя! Знаешь-знаешь-знаешь, как звонко хрустели шеи этих рабынь, когда я сворачивал их маленькие, глупые головки? Будто веточки ломаешь, хе-хе-хе. Нет ничего лучше этого упоительного звука. Ты должна мне сказать спасибо, ведь в будущем их ждали только боль и разочарование. Поверь мне, они бы не остались надолго в храме. Рано или поздно сбежали-сбежали-сбежали! — Конвульсии сотрясают его, отчего он, точно заика, повторяет и повторяет слова, цепляясь за них. — Стали бы продавать свои тела за монеты. Да-да-да, я вижу их будущее-будущее-будущее. Там только пустота. Я спас их, хе-хе-хе.

Хара точно под толщей воды. Она должна сделать что-нибудь, хотя бы возразить, но лишь стоит, пригвожденная к месту.

Клейменный откинул голову назад, глядя в потолок.

— Нет спасения, сука, — продолжил он. — Мы обречены-обречены-обречены! Лучшее, что можно сделать — это перерезать себе горло. Исчезнуть в пустоте, в забвении. Нас ничего не спасет, хе-хе-хе! Слова накладываются друг на друга, слова накладываются друг на друга, слова накладываются друг на друга. И не остановиться. Нельзя. Невозможно. Мы плачем, мы стонем, мы рвем себя на части-части-части, хе-хе-хе.

Раскинув руки и сотрясаясь от хохота, он упал на колени.

Расплывчатое пятно его лица вдруг начало приобретать резкость, наполняться деталями — и ничего человеческого в нем не появилось.

Когда Хара поняла, что именно видит, то пронзительный крик вырвался из её груди.

Череп, перед ней ухмыляющийся череп в обрамлении кожи!

Пустые глазницы пугают чернотой, серая кость лоснится в свете масляных ламп, с рядов острых треугольных зубов стекает кровь. На лбу вырезан сложный иероглиф.

Не мальчик — демон.

— Я — погибель! — воскликнул клейменный. — Я — надежда! Я — спасение! Преклони колени предо мной, сука. Ибо дальше ничего хорошего тебя не ждет-ждет-ждет! Никакие оковы меня не сдержат. Никакие люди меня не остановят! Силы мои бесконечны и бескрайны. С пальцев моих стекают болезни, от дыхания моего останавливаются сердца! Думаешь, кто наслал хворь на твоего бравого капитана, хе-хе-хе? Мне нравится смотреть за чужими страданиями! И если будешь хорошо себя вести, то быть может я вылечу его, как вылечил те мешки мяса.

Вокруг него, материализовавшись из воздуха, закружили бесформенные твари, увитые паутинами желтых вен и пугающие десятком чернильных глаз. Они, точно рыбы в воде, летают по комнате, распахивая широкие бездонные пасти. Их склизкая кожа сочится серой гадостью, каждое движение сопровождается хрустом и чавканьем. Маленькие и большие, медленные и быстрые, сотканные из теней или плоти — все они заполнили бунгало.

Дети, жмущиеся в углу, от ужаса заорали.

— Что происходит? — раздалось за спиной.

Хара обернулась.

В дверном проеме, сжимая в левой руке полуторный меч, стоит Гетин. Злое лицо напряжено, глаза ловят каждое движение.

Он вдруг рванул к клейменному.

Блеснув, клинок вспорол воздух, разрубил летающее чудовище на две половины, затем — второе, третье.

И кончик лезвия смертоносным жалом устремился в шею череполицого, однако тот неестественно быстро уклонился от удара, вскочил на плечи Гетина и рванул его голову на себя.

Раздался омерзительный хруст.

Жилистый резко обмяк и повалился на пол, клинок выпал из ослабевший рук, звякнул.

Остальные твари тут же набросились на тело, принялись жадно пожирать его.