Сергей Тягунов - Парадигма [СИ]

От такой палящей жары и тяжелых доспехов липкий пот с него льется ручьями, пропитал одежду, штаны липнут к ногам. Голова чугунная, с трудом удается соображать. И будто бы дышишь огнем, стараешься вдохнуть полной грудью, но всасываешь в себя раскаленный песок. От камней исходят волны чудовищного жара. Лучше быть там, на стене. Биться наравне с остальными. Ощущать, как меч вспарывает податливую плоть. Раствориться в сражении, позабыв о всех страхах и удушающих мыслях.

Он же хороший воин!

По крайней мере, был.

А его буквально выставили на крышу крепости! Как зло тогда капитан посмотрел на него, когда он — его тгон! — направился наравне с остальными к оазису. «Знай свое место, — говорили его глаза. — Пусть ты здесь и главный, но не путайся под ногами, скройся, пока всё не закончится».

Тоска, тяжелая, холодная и неуютная, разлилась в груди.

Он здесь чужой. И всегда был им и будет.

Между тем, битва на стене переросла в настоящую мясорубку.

Кровь потекла рекой.

Прохлада тронного зала кажется спасительной после уличной духоты.

Разгоряченное лицо остужают приятные сквозняки, касаются невидимыми пальчиками, скользят по щекам, скулам и подбородку. Сумрак прячет большую часть помещения; тени гостеприимно встречают людей, принося с собой сладкое умиротворение. Солнечные лучи проникают сюда лишь через маленькие узкие окна-бойницы практически на самой верхней границе стен. В их слабом рассеянном свете, касающемся гранитных колонн, пляшут пылинки.

Хорошо и спокойно. Гораздо лучше, чем на крыше дворца. Битва еще продолжается, но уже понятно, кто победил. Илотам так и не удалось взять штурмом стену.

Однако рано ликовать — враг отступил лишь на время.

Релин устало оперся рукой о черную колонну, опустил голову и тяжело вздохнул.

Хжай тут же спросил, не плохо ли ему, отправил одного из десяти личных охранников за кувшином с водой, а сам принялся мельтешить у него перед глазами. Посыпался миллион вопросов: не болит ли чего, не натирает ли, не пересохло ли во рту, сейчас станет получше, это все из-за треклятой жары…

Наконец не выдержав, Релин наорал на него и попросил оставить в покое. Чувствуя себя капризным ребенком, направился подальше от своих людей — в спасительную тьму.

В спину донеслось тихое:

— Что вылупились, остолопы? Дайте господину отдохнуть после тяжелой битвы!

Пошатываясь и понурив голову, Релин побрел в сторону выхода.

С каждым пройденным шагом пластины доспеха становятся все тяжелее, придавливают к земле, под кожей неприятный зуд, в солнечном сплетении колет, ноги деревенеют, едва сгибаются — признаки накатывающей паники.

Он положил ладонь на грудь, ощущая как ускоряется сердцебиение, как то отдается ударами в ребрах. Если не выпить, то его скрутит страх.

В сумраке зала он наткнулся на Жакераса. Тот разглядывает горельефы на стенах, проводит пальцами по каменным изображениям, на его приятном лице проступает довольная улыбка.

Релин собрался было прошмыгнуть мимо, когда седобородый повернулся в его сторону и начал диалог:

— Великий тгон, ваши воины подарили всем нам еще одну спокойную ночь.

Что-то в голосе Жакераса заставило остановиться.

— Почему вы здесь ошиваетесь? Разве за вами не должны приглядывать стражники?

— Уверяю, тгон, мне можно доверять. Я никак не связан с восстанием рабов.

— Вы смеетесь надо мной?

— Простите, если так показалось. Нет, у меня и в мыслях не было оскорблять вас. Я просто прямой человек. В битве мало бы чем смог помочь, а сидеть в четырех стенах скучно, потому и решил немного прогуляться. Объяснил охранникам, что не представляю угрозы. Они и отпустили меня. Знаете, я же обладаю уникальным даром убеждения. Смогу даже гору попросить сдвинуться, если понадобится. Не наказывайте ваших людей — они ни в чем невиноваты.

Релин нахмурился:

— Вы убили их?

Жакерас хохотнул. Его ровные жемчужные зубы блеснули в сумраке.

— Конечно, нет, — ответил он. — Я же сказал, великий тгон: я обладаю уникальным даром убеждения.

Он положил ладонь на плечо Релина и тихим вкрадчивым голосом произнес:

— Мне кажется, вам не стоит сейчас волноваться.

— Что вы…

Договорить не смог: приятная волна тепла прокатилась по телу, отогнала туман в голове, скользнула по пищеводу, отозвалась в кончиках пальцев. Мышцы диафрагмы расслабились, позволяя вздохнуть полной грудью. Сердце забилось ровно, спокойно.

Невидимые тиски, сковывавшие тело, спали.

Возникло ощущение безграничной, всеобъемлющей свободы. И чистая, незамутненная радость наполнила душу, расцветилась миллионом красок. Так чувствует себя узник, которого долгие годы держали взаперти и вот теперь выпустили на волю.

— Так лучше, — сказал Жакерас. — И вовсе необязательно прикладываться к бутылке, да?

— Я… Я… Как у вас это…

Седобородый лишь пренебрежительно махнул рукой — так, пустяк — и повернулся к горельефам на стене.

— Прекрасно, не правда ли, великий тгон? Этим изображениям по меньшей мере шестьсот лет. Видите щербинки и сколы? По ним можно определить истинный возраст. Конечно, сейчас в зале немного сумрачно, но глаза меня не подводят. Дух захватывает от одной мысли, как давно это было. Совсем другое время. Только представьте: как не покладая рук своих, работали здесь десятки скульпторов и художников, выбивали в камне с помощью обычных резцов эти чудесные сценки. Здесь и герой Джанха заточенным щитом отрезает голову многоглавому чудовищу, и торговец Герша преклоняется перед богиней смерти, чтобы продать свою душу и оживить убитую семью…

Релин кивнул.

— Я не понимаю, зачем вы мне это говорите.

Жакерас посмотрел на него. Несколько бесконечно долгих мгновений карие глаза с бездонными черными точками зрачков смотрели прямо в душу, уничтожая все тщательно выстроенные психологические барьеры, счищая слой за слоем и проникая в самую глубинную суть. Весь прочий мир словно перестал существовать, стерся в дымке.

Остались только они вдвоем.

— Каково быть этой стеной? — спросил Жакерас. — Видеть, как сменяются поколения, как умирают и рождаются люди, как правители садятся на трон юношами и увядают сморщенными стариками.

Эти слова показались Релину забавными, и он рассмеялся — громко, чисто и от души.

— Ты опять за свое, торговец! Предлагаешь мне бессмертие, точно фрукт на рынке! Так просто!

— А разве вы не хотите стать свободным, великий тгон? — спросил Жакерас, проигнорировав его замечание. — Не думать больше о еде, воде, сне, о жизни. Клинки не убьют вас, яд не отравит, старость не высушит ваше тело, злые слова больше не заденут. Вы вознесетесь над всем, будете сами решать, чем займетесь. Никаких условностей, никаких ограничений, кроме выстроенной морали.