Екатерина Скорова - Опрометчивые желания [СИ]

— Благодарю, — сдерживая слезы, ответила она. — Раз так, то я не стану заставлять вас упрашивать. А то чего доброго, вы еще решите встать на колени.

Через несколько минут они уже сидели за выскобленным дубовым столом рядом с Генри и высокой полнотелой женщиной в переднике и чепце, из-под которого выбивались седые пряди. Жена портье без лишних расспросов поставила на стол четыре глиняных тарелки и деревянные ложки. В кухонном лакированном буфете Мари заметила и серебро, но, скорее всего, его клали только перед посетителями. Сами хозяева предпочитали простоту и уют. Очаг потрескивал, разливая жар по комнате, где-то за стенкой скреблись мыши, словно просили поделиться ужином.

Мари согрелась и успокоилась, едва ступила на порог кухни и пискнула «добрый вечер». Теперь же, вдыхая аромат горячей похлебки и свежего хлеба, она чувствовала себя совершенно счастливой.

— Думаю, самое время сотворить молитву, — сипло проговорила миссис Глория, без лишних церемоний беря за руки тех, кто сидел рядом с ней — Генри и Мари. Руки у миссис Льюис оказались на удивление холодными, с узловатыми костяшками пальцев. Сам хозяин прикасаться к гостье не стал, да и на процессию смотрел с нескрываемым сарказмом.

— Отец наш небесный, — почти напевно произнесла жена портье, — спасибо за хлеб и кров, которым ты наделил нас в этот день…

Дальше Мари не слышала. Ее губы шевелились, выталкивая слова совершенно другой молитвы — той, что звучала в их доме, когда все девять членов семьи Хьюлори воспевали Господа за апостольский ужин. Слезы, не спросив разрешения, покатились по щекам из-под прикрытых век, но Мари не спешила их унимать. Боялась, что разняв руки, она снова потеряет ощущение, что находится дома…

— Аминь! — торжественно проговорила Глория, и Мари повторила за ней, открывая глаза.

Члены скромного семейства Тони Льюиса, как он представился, пока кряхтя спускался на кухню, приступили к ужину. Мари тоже не заставила себя ждать, погрузила ложку в густую похлебку и тут же поднесла ко рту. Бобовая гуща с плавающим на поверхности жареным шпиком радовала язык и желудок. После того, как тарелка опустела наполовину, Мари ощутила, что веки закрываются помимо воли. Все это время на кухне царила тишина, нарушаемая лишь треском поленьев в печи. Даже мыши утихли.

— Благодарю за ужин, — отложив ложку, произнесла Мари. — И за доброту, — добавила чуть тише.

— Что ты, дитя, — тут же отозвалась миссис Льюис, хотя при этих словах ее лицо стало жестким: брови нахмурились, а уголки губ закруглились вниз. — Разве могли мы поступить иначе.

— Не подскажите ли, на какой улице находится ваша гостиница?

— Грин-стрит, — ответил мистер Тони, дожевав кусок хлеба. — А что, ты бывала тут раньше?

— Нет, — с тоской пролепетала Мари. Глупая! Отказывая самой себе в надежде, в душе она все равно хотела попасть туда, где они жили раньше.

Тем временем Глория встала из-за стола и принялась убирать посуду. Генри тоже подскочил с места — помогать.

— Не сочти за нескромность, но сколько тебе лет? — передавая мокрую тарелку сыну, сухо произнесла миссис Льюис.

— Шестнадцать.

— Уж прости, но я не могу понять, каким зверем надо быть, чтобы продать ребенка на торгу! — не выдержала Глория.

— Не стоит извиняться, миссис Льюис, — чувствуя, как к горлу подступает ком, ответила Мари. — Если вы думаете, что меня продали родители, то напрасно. Они отдали своим детям все, что имели, но этого оказалось слишком мало. А потом… — губы не смогли сдержать всхлип, — потом они умерли. Мама — от туберкулеза, а отец… Его нашли повесившимся на мосту через Темзу.

Мари замолчала. Слова стали колючими и першили в горле, но глаза оставались сухими. Видимо, на алтарь прошлого было положено достаточно слёз.

— Говорят, — спокойно продолжила под всеобщую напряженную тишину. — Хозяин фабрики, где он работал, не дал аванса. Отец исходил всех лавочников, но никто больше не продал ему рыбы и хлеба в долг. Тогда он покончил с собой, не в силах прийти домой и заглянуть в глаза семерым голодным ртам.

Договорив, Мари застыла, впиваясь взглядом в обрывки воспоминаний, плясавшие перед глазами темными пятнами. Синюшное заостренное лицо отца с передавленной шеей и бледное, с кровавым подтеком у губ — матери. Они лежали боком в одном гробу, поскольку денег, за которые предприимчивые кредиторы продали их лачугу, не хватало на два. Их так и похоронили в одной могиле, правда, седой священник в поношенной сутане читал молитвы только за упокой души Элизабет. Отца, как самоубийцу, отпевать не полагалось.

Мари вздрогнула, когда холодные пальцы обхватили голову — миссис Льюис, заливаясь слезами, прижала ее к своей груди.

— Хочешь, мы сходим на их могилы?

Внутри все перевернулось. Сколько раз Мари думала о покинутом доме, братьях и сестрах, угодивших в приют, и Аннет — тоже проданной на аукционе. Но мысль о том, чтобы найти клочок земли, под которым покоится гроб с родителями, ни разу не приходила в голову. И вместе с тем, прозвучав, она заняла собой все пространство. Вот только как это сделать? Мистер Джортан ни за что не пустит Мари с Льюисами, а сам вряд ли захочет посетить бедняцкое кладбище на окраине Лондона.

— Я не могу, — на выдохе ответила Мари, словно прыгнула через пропасть. — Мистер Джортан не позволит.

— А мы дождемся, когда он снова покинет гостиницу по делам, — вытирая щеки передником, заговорщицки проговорила Глория.

— Но у меня нет денег на дорогу… — ловя надежду в груди, прошептала Мари.

— Ничего. Деньги — пустое, — вставая из-за стола, сказал мистер Льюис. — И потом, моя прабабка тоже была выкупная. Отдам ей старые долги.

Мари не знала, какими словами благодарить этих людей, казавшихся такими страшными, а на деле — исполненными милосердия. Наверное, поэтому, она ничего не ответила, лишь переводила восхищенный взгляд с Тони на Глорию и прижималась к ее теплой груди, словно к родной матери. Когда мистер Льюис проводил Мари в номер и снова запер, она встала на колени и до утра не смыкала глаз, молясь, чтобы Бог даровал здоровье и благополучие этой семье.

На Грин-стрит Энтони попал только к утру — Алрой не отпустил его, пока не вытянул все подробности путешествия. Кроме того, сэр Шелди-Стоун пытался задавать вопросы и про Мари — вскользь, но Энтони старался избежать подробностей о ней. Каждый раз, когда друг с неизменным лукавым прищуром произносил ее имя, на язык так и просилось: «А что тебе до нее? Неужели, эта девушка не только для меня значит больше, чем прислуга? Когда ты успел оценить ее? Где видел?» Но вопросы оставались в голове, а вслух вылетали лишь учтивые фразы.

Вернувшись в гостиницу, Энтони первым делом направился к номеру Мари. Только у ее порога терзавшее до сих пор чувство, будто забыл что-то важное, отпустило. Повернув ключ в замочной скважине, он постарался как можно аккуратнее открыть дверь, не потревожив обитательницу скрипом петель. Как оказалось — не зря. Мари лежала на кровати, укрывшись одеялом. Ее глаза были прикрыты, а грудь мерно вздымалась. Нахмуренные брови и вместе с тем — чистая детская улыбка. Интересно, что ей снилось сейчас?