Рошани Чокши - Ару Ша и Конец Времен [litres]

– Интересно, какое наказание ждет тебя, если ты напугаешь нарвала? Может, твоя карма будет носить на лбу гигантский прыщ, чтобы тебя целый месяц обзывали уродливым единорогом?

Мини вытаращила глаза.

– Стой, у меня же прыщ на носу! Может, я тоже совершила что-нибудь ужасное и заслужила его?

– А ты совершила что-то ужасное?

Мини нахмурилась и уже собралась ответить, но тут перед ними возникла новая картина. Поверхность, на которой они стояли, из жёсткой и каменной превратилась в скользкую и мокрую, окружённую…

Озёрами.

Некоторые были величиной с лужу. Другие больше походили на пруд. Их было около пятидесяти, и все они располагались кругами.

На их поверхности плавали большие курительницы для благовоний. Стены больше не менялись, и блестящая вода напоминала горсть жемчужин, затаившихся в ракушке. За залом Озёр Ару заметила блеклый свет, но голосов не услышала. Кажется, кроме них с Мини здесь никого не было.

Пахло в этом месте как-то странно, и Ару вдруг стало тоскливо. Она испытала такое чувство, как бывает, когда жаждал съесть мороженое, но успел лизнуть всего раз, прежде чем оно упало на землю.

Это было непохоже ни на лес в Иномирье, ни на «Костко», ни даже на китовую акулу. Здесь не имелось никаких указателей и надписей, которые подсказали бы, какие перед ними озёра и кому они принадлежат. Ару потёрла шею и сморщилась: будет нелегко.

Мини аккуратно встала между двумя из них.

– Не торопись, – предупредила она, – здесь скользко. Что будет, если мы упадём в воду?

Ару передёрнуло.

– Наверное, нас сразу реинкарнируют.

– А если мы примем образ животных?

– Чур, я – лошадь.

– Как пожелаешь.

– Я люблю лошадей.

– А я хотела бы стать коровой, – важно сказала Мини. – Тогда мне будут поклоняться.

– Ага, только если будешь жить в Индии. Иначе просто станешь гамбургером.

Улыбка тут же сползла с лица Мини.

– Я об этом не подумала.

Ару уже хотела сказать «му-у-у», но поскользнулась. Она проехалась каблуком по влажной поверхности и взмахнула руками. Секунду спустя девочка лежала на земле, почти уткнувшись носом в воду. И тут она увидела там отражение.

Не своё.

Мамино.

Тайны – любопытнейшие вещи. Они очень непрочные и легко разрушаются, поэтому их предпочитают скрывать.

Факты, наоборот, сильные и прочные. Они доказаны. В отличие от тайн они доступны всем, все их видят и знают. И это порой делает их более пугающими, чем самая страшная, тщательно скрываемая от других тайна.

В озере Ару увидела, как тайна перестаёт быть тайной и становится фактом.

Тайна: Спящий знал её маму.

Факт: он не просто знал её.

Скажем, Ару «знала» курьера, который приносил им почту. Он в семнадцать лет сменил имя на Голубого Кришну и был очень смышлёным парнем. У него в наушниках всегда играла мрачноватая индийская музыка, и он часто говорил девочке, что её аура «недостаточно яркая» и ей стоит пить больше чая. Она «знала» П. Догги, пуделя, которого выгуливала летом. Он воровал её кроссовки и закапывал бутерброды с арахисовым маслом. Но Спящий знал её маму совсем по-другому.

Когда она заглянула в озеро, то увидела мамино воспоминание: мама, гораздо моложе, чем сейчас, шла с ним за ручку. Они прогуливались по берегу реки и смеялись. А потом остановились и… поцеловались.

Спящий не просто когда-то знал её маму, он… любил её. И она любила его. В этом воспоминании мама искренне улыбалась, и Ару никогда не видела её такой счастливой. Девочка даже почувствовала ревность и обиду, хотя тут же постаралась запихнуть их подальше. Кем же была её мама? Ару жадно склонилась к самой воде, почти касаясь её носом.

Изображение сменилось: теперь мама стояла у двери какого-то дома, который Ару никогда прежде не видела. Да, доктор Критика Ша ждала у входа и тихонько барабанила пальцами по животу. Ару привыкла видеть маму-профессора в затасканной одежде, кофте с протёртыми на локтях рукавами и поношенной юбке, из-под которой торчала оторванная подкладка. Но в воспоминании на ней красовался бархатный сальвар камиз, волосы были уложены в причудливые локоны, а голову украшала бриллиантовая диадема.

Дверь в дом открылась, и на пороге появился пожилой мужчина, который был явно удивлён её видом.

– Критика, – ахнул он. – Ты рано, праздник Дивали ещё не скоро, дитя моё. Твои сёстры ждут тебя внутри. – Она медлила, стоя на пороге, и глаза мужчины опустились на её живот. – Так это… это случилось?

– Да, – ответила она. Её голос был холодным и безжизненным.

Ару не сразу сообразила, что у мамы в животе.

Точнее, кто. Она.

– Он не тот, за кого мы его принимали, – проговорила мама сквозь слезы. – И я не могу это допустить. Ты прекрасно знаешь: как только ребенок подрастет, Суйодхане суждено стать… стать…

– Спящим, – договорил за неё старик. – Знаю, дочка.

– Но должен же быть какой-то выход! Он прекрасно знает пророчество и верит, что не поддастся ему. У неё мог бы быть отец. Мы могли бы стать семьей… – Голос мамы дрогнул на последних словах. – Он не может изменить свою судьбу, я знаю.

– Никто не в силах изменить свою судьбу.

– Так что же мне делать, отец?

Ару вздрогнула. Её дедушка . Мама рассказывала, что он умер, когда Ару была совсем крошкой, поэтому она не помнила его.

Он пожал плечами.

– Выбирать тебе. Ребенок или возлюбленный.

– Я не могу.

– Придётся, – проговорил отец. – Ты уже выполнила свой долг и украла его сердце. Думаю, он раскрыл тебе тайну, как его победить?

Критика отвернулась.

– Он доверился мне. Я никогда не предам его. Верю, что мир можно изменить, что наша судьба – это не петля на шее, а крылья, с помощью которых можно взлететь!

Её отец тихо засмеялся.

– Верь во что хочешь. Ты слишком молода, Критика. Молода, красива и умна. Всё, о чём я тебя прошу: не надо портить себе жизнь.

При этих словах взгляд Критики стал жёстким.

– Разве поступать так, как я считаю правильным, означает портить жизнь?

Отец перестал смеяться.

– Если выберешь этот путь, то подвергнешь опасности всю свою семью и нарушишь обет панчаканий.

– Я убеждена, что наша задача – не только выращивание потомства, – прошептала она.

Отец нахмурился.

– Ты больше никогда не сможешь переступить порог этого дома!

При этих словах мама Ару вздрогнула, но гордо подняла подбородок.

– Это уже давно не мой дом.

– Значит, так тому и быть, – сказал отец и захлопнул дверь у неё перед носом.