Hioshidzuka - Вернуться в сказку

Он выглядит… спокойнее? Стоит напротив Райана, выкуривает одну сигарету, не оставляя даже окурка, наклоняется, чтобы взять зажигалку, новую сигарету, чтобы закурить снова… Драхомир, которого Райан помнит, ворвался бы в комнату вихрем и уже успел ударить его… Но Драхомир, которого Райан видит сейчас, не торопится, лишь в его взгляде читается затаённая ненависть — это было страшно, раньше наследник Киндеирна никогда не умел таить свои чувства.

— Драхомир? — удивляется Райан и в испуге делает шаг назад. — Ты должен знать, я не…

Он совсем не такой, каким был прежде… Драхомир всегда смотрел почти зло, но не было в его взгляде такого отчаяния… И от этого взгляда Райану становится страшно. Ему всегда страшно. Он всегда был трусом. Обыкновенным трусом, который не стоил тех людей, к которым присоединился.

Райан боялся всех. Боялся могучего Киндеирна, которого среди демонов величали «вечным», боялся мстительного Малуса, боялся язвительного Златмира, боялся красивой и хладнокровной Якобины, боялся и Драхомира, и Лилит, и Изара… Он и Танатоса боялся — обыкновенного человека. Впрочем, этот обыкновенный человек был намного сильнее демона Ратмира. Во всяком случае, морально. Следовало лишь взглянуть в глаза Танатоса — и он уже вёл тебя за собой. Он был даже легкомыслен, но это не вредило облику великого отступника.

Райан боялся и вспыльчивого Асбьёрна. Молодой оборотень был слишком гневлив. И слишком скор на расправу. А ещё — ненавидел разбираться, что к чему. В отличие от своей сестры, рассудительной умницы Деифилии, Асбьёрн был не слишком хорошо управляем в своей ярости. В моменты гнева он мог творить всё, что угодно.

— Мне плевать, знаешь, Ратмир? — человек с обожжёнными руками подходит всё ближе. — Мне плевать — она погибла из-за тебя!

Ратмир… Это имя болью отзывается в сердце. Кто-то его ещё так называл… Так, как его когда-то называли в Сонме. Драхомир смотрит с такой болью, таким отчаяньем, что Райан даже сопротивляться не может. Наверное, кажется ему, он лишь сейчас понял, сколько боли причинил сыну Киндеирна. Смерть Деифилии слишком сильно сказалась на нём. Райан слышал, что она умерла от преждевременно начавшихся родов, не дойдя до рубежа, перебравшись через который они с Йоханом оба бы выжили, всего два или три километра.

От слов Драхомира хочется съёжиться, сделаться меньше…

Наверное, самое страшное в том, что это — чистая правда. Если бы не трусость Райана, возможно, Деифилия и Танатос смогли бы сбежать с поля боя. Йохан — конечно, нет. Он двигался слишком медленно. Но Танатос бы смог… Или, во всяком случае, обязательно бы придумал, как исправить ситуацию. Никто лучше Хейдена не мог придумать, как исправлять что-либо. Наверное, потому, что в основном исправлять всем приходилось именно косяки Танатоса.

А Драхомир… Драхомир смотрит с такой болью, что Райан уже не может отвести от него глаза. Безумие, чистое безумие. Этот отступник просто не мог не свихнуться там — в тюрьме. Якобина слишком хороший палач. Киндеирн никогда не учил плохо. На своё же горе. Да и рана на сердце от смерти Деифилии, наверное, была ещё слишком глубока. Впрочем… Она до сих пор глубока. Драхомир — не Танатос. Он просто не смог бы забыть её…

— Она была чистейшим существом… Добрейшим существом!..

Драхомир произносит это с такой грустью, с такой обречённостью, что Райан вздрагивает. Он плохо помнит, как именно между Миром, как дразнили демона Танатос и Асбьёрн, и Деей завязались те отношения. Она не любила Драхомира. Или любила куда слабее, чем он сам её любил. И куда меньше, чем он того заслуживал. Наверное, и она сама это понимала.

Слова же Драхомира снова задевают, словно ножом, ту старую рану, которую кое-как Райан сумел не теребить.

Много ли было прока от её доброты? Танатос никогда не был добр, но для Сонма он сделал куда больше. Деифилия сделала для страданий всего Сонма не меньше, чем сам Райан сделал того. Нет, она — само совершенство — не предавала их, конечно же. Но её принципы были просто отвратительны Ратмиру. Разве они стоили той боли в глазах Драхомира? Разве они стоили той обиды в глазах Асбьёрна? Она и брата не могла любить так, как должно любить хорошей сестре.

Ей были дороги ей принципы. Её клятвы, её обещания. Какой толк был в этом всём? Да, она была умна, да, была безумно красива, но… Нет, наверное, она не была пустой… Нет, она точно не была такой. Но что-то в её поведении не давало думать о том, что её чувства могут быть хоть сколько-то глубоки.

Тщеславная Деифилия…

Стоила ли приобретённая ею слава тех страданий, которые она причинила двоим, что так сильно её любили? Она заставила Драхомира вырвать его крылья… Это было одно из её требований, по которым она: «возможно, смогла бы полюбить демона». Это было даже почти подло с её стороны — просить такое. Разве может любящий человек просить такое? Разве может даже думать о таком?

— Таким чистым и добрым, что заставила тебя ощипать себя, словно курицу?

Слова вырываются сами собой. Райан не сразу понимает, что именно он сказал. Деифилия была и его другом тоже, но… В Сонме было позволено думать и говорить о друзьях всё, что только приходит на ум. Он привык говорить всё подряд. И все привыкли. Танатос был легкомыслен, жесток, слишком самолюбив, Йохан предпочитал в свободное время шляться по борделям, Асбьёрн был слишком кровожаден, Саргон слишком уж зациклен на всякой там «справедливости»…

Это было нормально — говорить всё, что ты только думаешь. И никто не обижался — все знали, что у каждого есть свои недостатки. Наверное, лишь Драхомир и Асбьёрн как-то слишком уж сердились, когда что-то говорили про Деифилию — даже не про них самих. Никто больше никогда и не обижался на язвительные комментарии в чей-либо адрес.

Драхомир бросается к нему столь стремительно, что Райан не успевает даже выдохнуть. Да, это было уже больше похоже на прежнего Драхомира. Райан едва может дышать — рука демона уже сомкнулась на его шее. Ещё чуть-чуть и… Райан почти хочет этого. Наверное, это будет достаточным наказанием за тот страшный грех, который он совершил из-за своей проклятой трусости.

— Не смей. Иначе убью. Ты в отличие от меня не бессмертен, — шипит сын Киндеирна с такой яростью, какой и Асбьёрн бы мог позавидовать. — Я сам вырвал свои крылья. Она не была виновата в этом.

Синие глаза демона светятся ненавистью. Танатос бы её не боялся. Танатос и за свою жизнь-то боялся мало. А за чужую… Драхомир произносит ту фразу с таким убеждением, что Райану не остаётся ничего, кроме как попытаться кивнуть. Он и сам толком не знает, на что надеется. С того самого дня, когда он совершил тот проступок, он, вообще, ничего не понимает. Чего стоили только убийство той девчонки или помощь какому-то «чернокнижнику». Недоучке проклятому.