Hioshidzuka - Вернуться в сказку

Это было здорово — быть совсем не такой, какой следовало бы быть. Было здорово делать всё, что только хотелось делать, было здорово бегать по крышам гаражей и сидеть у реки, ходить к которой было категорически запрещено, было здорово читать всё подряд — все книги, которые только можно было найти, при том, чем больше в них было крови, жестокости, насилия разных видов, тем лучше, было здорово декламировать свои собственные стихи вместо сонетов Шекспира на школьных спектаклях, было здорово залезать в кабинет через окно, когда дверь была закрыта, было здорово пролезать под забором, пачкая куртку и джинсы пылью, что была на асфальте, просто потому, что обходить не слишком-то хотелось, пусть и идти пришлось бы не больше двух минут… Во всём этом не было ничего особенного — обычные шалости, но… Матери они жутко не нравились. И поэтому Мария раз за разом повторяла их.

В ней никогда не было ничего красивого — всего было слишком. Слишком высокий рост, слишком хорошо видная худоба, слишком длинные и тощие руки и ноги, слишком острые скулы, слишком тонкие губы, слишком светлые и опять же слишком взъерошенные волосы, слишком, слишком, слишком… Альфонс говорил, что она похожа на тощего цыплёнка. На «злого тощего цыплёнка», если быть точнее. Ах да, ещё были какие-то рассуждения о стальном клюве. Очевидно, протезе. Ну или цыплёнок помимо всего был ещё и мутантом. Ещё Ал говорил, что у неё слишком много упрямства во взгляде. И что это нормального человека явно будет отпугивать. А мать вздыхала и лишь притягивала к себе Розу, которая обещала стать хорошенькой. И ещё это она — Кассандра Фарелл — сказала, что в её старшей дочери всё было слишком. Нет, Марии не было нисколько обидно — она никогда не стремилась к чему-то такому, но… Это вызывало в груди какое-то противное саднящее постоянно чувство. И девушка никак не могла понять — из-за чего именно.

И всё же она, наверное, смогла бы часами смотреться в зеркало, если бы не была такой… Ей с самого детства твердили, что она страдает гиперактивностью.

А теперь?..

Теперь Мария лежит на полу на ковре в комнате в какой-то странной гостинице. Её волосы совсем уж растрёпаны, а вся одежда, наверное, уже помялась. Впрочем, и то, и другое было не так важно. Она бы, пожалуй, перевернулась на живот, но… Почему-то ей не слишком хочется этого делать. Лень, наверное. Да, это было вдвойне забавно, учитывая то, что она постоянно жаловалась на скуку. Скука и лень — пожалуй, они были двумя большими неприятностями Марии Фарелл. И ни одну из этих напастей порой так не хотелось перебарывать… А порой в теле брались такие силы, что можно было и горы свернуть без особого труда.

У неё всё руки в тонких шрамах. От падений, порезов, царапин. Она часто падала. На локтях эти шрамы даже не такие уж тонкие. На кистях рук шрамы виднеются тоже — мелкие, часто похожие по форме на овалы или что-то такое. Между большим и указательным пальцами правой руки у неё есть след от ожога — тогда она решила как следует напугать Розу и приложила к этому месту ещё дымящуюся сигарету — один из гостей их матери курил. Было больно. Но выражение на лице младшей сестрёнки… Оно было, пожалуй, бесценно. Как бы банально и странно одновременно это не звучало. Роза сильно напугалась. Даже матери не пожаловалась из-за своей трусости. А ещё на левой руке примерно от запястья до почти что самого локтя виднелся почти что белый рубец. Альфонс тогда умудрился в приступе гнева полоснуть её по руке осколком бутылки. Повреждение было не таким уж серьёзным. Крови разве что было многовато — насилу Мария её остановила. Но Ал был настолько сильно напуган, что Фаррел решила никому об этом происшествии не рассказывать — мало ли на что она могла напороться самостоятельно? Но в тот момент, пожалуй, если бы кровь всё же не остановилась, пришлось бы обращаться к врачу. У Марии было шрамов столько, будто бы она была какой-то шизанутой суицидницей. Но, впрочем, зато у девушки не было ни одного шрама от попытки свести счёты с жизнью. Жить она любила. Она была самовлюблённой Марией Фарелл, но, чего уж там говорить, ей это нравилось. Нравилось быть эгоисткой. В конце концов, это было куда более выгодно. Да и всегда, в случае чего, можно было набросить на себя сочувствующий или заинтересованный вид — и дело было уже сделано.

В наушниках играет музыка. Не слишком громко — она никогда не любила включать музыку слишком громко. Так куда проще становится думать — не нужно слишком сильно напрягаться, ходить по комнате или что-нибудь делать. Можно просто лежать и… слушать. Марии Фарелл, пожалуй, нравится песня. Ал скинул ей её ещё давно. И до сих пор эта песня ей нравилась. Она была… странной. И довольно милой. То, что нужно. Определённо. [83] Песня, которую слушала Мария: Jim Croce, Time In A Bottle.

Порой всё, что человеку нужно — это хорошая песня и одиночество. Во всяком случае, все духовные потребности это решает весьма неплохо. А если есть какая-то интересная книжка, какой-нибудь захватывающий фильм или сериал — что, вообще, ещё может быть нужно? Друзья, что ли? Нет, конечно, от присутствия рядом Альфонса Брауна Мария Фарелл не отказалась бы никогда — они были достаточно близки друг другу, так что можно было совсем не бояться того, что он не поймёт твоих мыслей или осудит как-либо. Они вдвоём привыкли не осуждать друг друга. Вот Алу всегда нужно было быть старостой в классе. Он никогда этого не признавал, но он искренне радовался, когда старостой выбирали именно его. Он старался как можно лучше распределять время, которое школой выделялось на всякого рода классные нужды — вроде классных часов, экскурсий и походов. Пожалуй, ему подходила и та роль, которая ему досталась сейчас — роль короля. Альфонс прекрасно справлялся с ней, Мария это знала. Никто лучше него не справился бы. И уж тем более — она. Кем бы там ни являлся на самом деле её дедушка.

— Если бы можно было сохранить время в бутылке… — тихонько подпевает она тому, что звучит в наушниках.

Почему-то ей смешно. Нет, не то чтобы она совсем не верила в слова Мердофа — даже наоборот. Мария полностью им верила! Пожалуй, она могла бы прибавить к словам Айстеча ещё много чего, но… Он был смешон. Смешон в своём стремлении что-то ей доказать. В конце концов, это было просто бесполезно. Ал прекрасно знал об этом и никогда не лез, когда дело касалось принципиальных вопросов (скорее даже — принципиальных для него вопросов). Он предпочитал просто спокойно упомянуть это и поступить так, как сам считал нужным. Без сцен, истерик и воззваний к совести. В конце концов, вряд ли был смысл взывать к тому, чего отродясь никогда не бывало. Во всяком случае, уж Мария точно не видела в этом никакого смысла.