Яцек Пекара - Прикосновение зла

– Не удивляйтесь моему изумлению, ибо редко случается так, чтобы человек, привязанный к стулу, защищал бьющих его мучителей, – сказал я, всё ещё меряя недоверчивым взглядом присутствующих в комнате.

Грюнн сплюнул кровавую слюну.

– Развяжите меня, и мы поговорим.

– Нет! – Заорал один из мужчин. – Кровь Господня, нет!

– А почему? – Повернулся я в его сторону.

– Этот висельник чуть не убил Михаила. Собственного сына. Свет ещё не видел такого преступления!

Я отдавал себе отчёт, что свет видел и такие вещи, и похуже, но невольно кивнул ему.

– Знаете что, господин Грюнн, я вас пока не развяжу. Может, так будет лучше для всех, включая вас самого, – сказал я, внимательно глядя на него. – А вы кто такие, господа? – Я отвернулся от изуродованного лица мастера-красильщика.

– Это братья Элизы, то есть мои зятья. Ради Господней любви! – Внезапно заскулил он. – Дайте мне посмотреть, что с моим сыном!

Младший брат Элизы смерил Грюнна полным ненависти взглядом.

– С ним всё в порядке, мерзавец, – прошипел он. – И даст Бог, мы устроим так, чтобы ты его никогда больше пальцем не тронул.

– Погодите. Пока никто никого не будет трогать ни пальцем, ни чем другим. По крайней мере, пока я не узнаю, что происходит. Вы можете рассказать мне, что здесь случилось, и почему вы так избили собственного зятя?

– Ну, я расскажу, – сказал старший из братьев, после чего подвигал челюстью и поморщился, как видно, мой удар оказался болезненным. – Потому что это я спас ребёнка из рук этого проклятого Ирода, чтоб его земля не носила.

– Оставим при себе изящные обороты, – попросил я, – и перейдём к сути, господа.

Мужчина запыхтел, видимо, ища время, чтобы успокоиться и собраться с мыслями.

– Вы видели бочки со смолой во дворе, не так ли? Третий день уже стоят.

– Видел.

– Вот именно. Вот именно! – Он погрозил Грюнну кулаком. – Ты дьявол во плоти!

– Господин... господин, как вас там зовут, к делу, пожалуйста.

– Дитрих Вейген, – сказал он. – Так меня зовут. А это мой брат Василий. Лизка из дома Вейгенов, и даст Бог, скоро снова будет Вейген, когда этого мерзавца...

– Господин Вейген!

– Что? А, к делу? Ну к делу так к делу. В общем, возвращаюсь я домой, и тут вижу, как этот Вельзевул во плоти хватает малыша и собирается утопить его в кипящей смоле. Я едва успел добежать, подбил ему ноги, а ребёнок, Иисус Мария! Ребёнка я схватил над самым краем. Ещё локоть, и он бы пропал, Господи Боже! – Он размашисто перекрестился.

– Так и было, – подтвердил младший из братьев, ударив кулаком в грудь. – Клянусь жизнью и бессмертной душой, что так и было.

– Ну что ж, господин Грюнн, против вас были выдвинуты серьёзные обвинения. – Я посмотрел на мастера-красильщика, который сидел с пасмурным лицом, ожесточённым и полным застывшей боли. – Есть ли вам что сказать до того, как вы будете переданы властям?

– Слава Богу, слава Богу, – только и сказал он, и его лицо слегка прояснилось.

– Ах ты! – Василий Вейген дёрнулся в сторону зятя, но я успел остановить его прежде, чем он смог добраться до намеченной жертвы.

– Господин Вейген, держите себя в руках, – попросил я. – Там, куда он отправится, его отделают лучше, чем вы могли бы мечтать. Конечно, если это правда. А это правда, господин Грюнн? – Я подошёл и встал рядом со связанным мужчиной. Я склонился над ним так, что моё лицо оказалась напротив его лица. – Вы изволите мне ответить? Вы хотели убить своего сына? Вашу кровь от крови и кость от кости?

– Никогда! – Захрипел он. – Никогда!

– Зачем вашим зятьям ложно вас обвинять? Скажите мне. Они лгут?

Он молчал и только тяжело и болезненно дышал.

– Они лгут? – Повторил я вопрос.

–Нет. – Он потряс головой. – Не врут.

Я выпрямился.

– Господа Вейген, сообщите властям, и пусть стража заберёт вашего шурина. Ибо его жизнь больше не в ваших руках и не в моих, но в руках суда.

– Инквизитор! – Прохрипел он. – Во имя мести Господней, инквизитор, дайте мне исповедаться!

Я изумлённо уставился на него.

– Я не священник, господин Грюнн.

– Умоляю вас. Прикажите им выйти. – Движением подбородка он показал на зятьёв.

Я ненадолго задумался.

– Будьте любезны, господа, оставьте нас одних, – попросил я.

Младший из мужчин что-то неприязненно проворчал, но старший потянул его за руку. Они вышли, закрыв за собой дверь.

– Слушаю вас, господин Грюнн.

– Вы должны мне поверить. – Он посмотрел мне прямо в глаза. – Своего сына я люблю больше жизни. Если бы я должен был умереть, чтобы спасти его, я бы сделал это с песней на устах. С радостью, что не он должен умереть, а я.

– Трудно поверить этим словам, учитывая сегодняшние события. Разве что у вас особый способ проявлять любовь.

Из глаз Грюнна хлынули слёзы. Настоящий водопад. Это выглядело странно, учитывая, что передо мной сидел твёрдый, суровый человек, который, вероятно, в жизни многое повидал, и которому повезло многое вырвать у этой жизни клыками и когтями.

– Не знаю, не знаю... Если бы я только мог... Не знаю, как это могло случиться. Клянусь вам. – Он поднял на меня полные слёз глаза. – Я не был собой. В эту минуту что-то чужое, страшное... будто... Сам не знаю...

В этот момент мне вспомнились слова Роберта Пляйса, которые он произнёс при первой встрече, когда описывал чувство, которое он испытал непосредственно перед убийством жены.

– Вы увидели вашего сына... иначе? – Тихо спросил я.

– Боже мой, вы понимаете, – тоже прошептал он. – Именно так и было. Я увидел, что он бежит ко мне, такой счастливый и смеющийся, и кричит: «Папа, папа», а я тогда... тогда...

Ого, откуда мне знакомо подобное заикание?

– ...а я тогда... Нет, не я... Как будто кто-то внутри меня... кто-то чужой подумал: с чего ты так веселишься, что ты такой радостный, ты, маленький... Боже мой... – Он опять заплакал, и на этот раз он рыдал так жалобно, что мне стало его жаль.

– Ну-ну, господин Грюнн, продолжайте.

– Меня в детстве и били, и загружали работой, ни одной ночи я не спал без синяков, от голода иногда собственные руки грыз. – Он замолчал, как видно, задумавшись о своём несчастном детстве. – А у моего сына только ангельского пуха нет. Если бы кто-то поднял на него руку, я сам, клянусь Богом, эту руку отрубил бы.

Я слушал спокойно, несмотря на то, что вывод, казалось, не имел ничего общего с сегодняшними событиями. Но я догадывался, к чему клонит Грюнн.

– И когда я увидел его, знаете, беззаботного, не знавшего печалей, я подумал: а что ты знаешь о жизни, о несчастье? И он мне показался таким...

– Отвратительным и достойным наказания, – добавил я.

Он склонил голову.

– Вы понимаете. Вы всё понимаете... Слава Богу, Дитрих свалил меня и отнял моего сыночка... Моего ангелочка...