Яцек Пекара - Прикосновение зла

– Отец Ансельм? – Нахмурилась Дорота.

– Ансельм Эберхард.

Она скривилась.

– Он заботится обо мне. Он будет тебя рассматривать, сопеть, размышлять, оценивать, пока не решит, достоин ли ты меня... – она вздохнула. – Но это ничего не значит, потому что никто ничего не решает за меня, – сразу предупредила она.

В моей голове промелькнула мысль, сколько раз уже Эберхарду приходилось оценивать поклонников прекрасной Дороты. И, признаюсь, я почувствовал сильный укол ревности, что кто-то забавлялся с ней раньше. Ибо моей мечтой была девственно невинная красотка, в то же время непревзойдённая в искусстве любви. Признайте сами, любезные мои, что трудно представить себе подобное сочетание...

– Так что, выйдет он или нет? – Басом переспросила Касенька.

– Выйдет, выйдет, – Вздохнула Дорота и отстранилась. Чмокнула меня в щёку. – Иди, мой медовый медвежонок. Будь вежлив, но ничего не бойся. Дорота всегда тебя защитит...

Я ответил поцелуем и мысленно улыбнулся. Всегда приятно думать, что такого человека, как я, инквизитора, закалённого в боях с силами ада, обещает защищать симпатичная девушка...

Старик выглядел как патриарх на святой иконе. У него были длинные седые волосы, длинная седая борода, лицо, изрезанное морщинами, и пронзительные глаза, скрытые под кустистыми седыми (как же иначе!) бровями. Только нос, казалось, не вписывался в это лицо, потому что вместо гордого орлиного носа мой собеседник мог похвастаться лишь органом, не только похожим на луковицу, но ещё и почти столь же красным, как если бы его обрызгали кровью. Или он когда-то отморозил его, или имел склонность к крепким напиткам. Одно из двух.

– Тебя зовут Мордимер, парень, не так ли? – Он испытующе посмотрел на меня. – А скажи-ка мне, что за языческое имя дала тебе мать?

– Не языческое, а валлийское, – спокойно ответил я. – Поскольку моя матушка была из тех далёких земель, благослови Господь её душу.

Он перекрестился вместе со мной, но не спуская глаз с моего лица. Меня это не беспокоило, поскольку люди и получше него многократно пытались осмотреть, оценить, взвесить и измерить вашего покорного слугу, но в результате этого исследования, оценки, взвешивания и измерения находили лишь то, что я хотел им показать.

– Да... – Он погладил подбородок с явным удовольствием, как будто волосы, скользящие между пальцами, щекотали его особенно приятным способом. – Понравился ты нашей Доротке. Не знаю чем, но понравился...

Если он пришёл, чтобы уведомить меня об этом факте, он зря утруждался. О том, что я понравился Дороте, лучше всего мог засвидетельствовать мой ящер, чей панцирь так стёрся с прошлого вечера, что теперь реагировал болью даже на прикосновение материи брюк.

– Очень этому рад. – Я улыбнулся искренней, непринуждённой улыбкой простодушного человека. Потому что она мне тоже понравилась.

– И как долго ты собираешься оставаться в наших прекрасных горах, парень?

Ого, как видно, старику не нравилось, что приблуда трахает местную красавицу. Интересно, для кого её готовили? И то хорошо, что он вежливо спрашивал о сроке моего отъезда, а не грозил ножом под рёбра, чтобы этот отъезд радикально ускорить.

– К моему сожалению, недолго. – Я сделал грустное лицо. – Долг зовёт меня домой, а до этого мне ещё нужно встретиться с партнёром, который ждёт меня в Херцеле. Что делать, – вздохнул я. – Только могущественные господа могут потакать своим прихотям, а мы, бедняки, вынуждены действовать так, как велит нам долг.

– Святая правда, парень, святая правда, – сказал он, и, казалось, был искренне тронут. – Скажи мне, однако: если бы это зависело от тебя, ты бы остался?

– Где может быть прекрасней, чем в ваших горах? – Я развёл руки, как будто хотел обнять и прижать к сердцу не только его самого, но и все окружающие горы. – И где бы я нашёл такую милую, нежную и добрую девушку, как ваша Дорота?

Я отчётливо видел, что он скривился, услышав слово «девушка». Ого, как видно, он не привык, чтобы такими словами говорили о местной любимице.

– Так ты остался бы, если бы мог? – Подытожил он.

– Но я не могу, – сказал я, чтобы не осталось никаких сомнений в моих намерениях. – Хотя я всегда буду тепло вспоминать ваше гостеприимство.

И гостеприимство Дороты, подумал я, которая так часто приглашала меня в свой домик, что я почти изошёл на стружку, путешествуя между комнатами с удивительно узкими дверями. И приятно было слышать, что эти визиты встречали радостными возгласами...

– Простите, что? – Переспросил я, потому что старик что-то мне говорил, но, поскольку воображение сейчас подсовывало мне чрезвычайно заманчивые и приятные видения, он мог бы прыгать передо мной на одной ноге, заплетая бороду в косички, и я бы всё равно не обратил на него внимания.

– Я говорил, хорошо, что ты полюбил Дороту и наши горы, потому что ты останешься здесь... ещё немного.

Возможно, другой человек, с более слабым разумом или более деликатной конституцией, подскочил бы на стуле, скривился, громко запротестовал, короче говоря, проявил удивление или недовольство. Я же лишь грустно улыбнулся.

– Всем сердцем рад бы остаться, но в Кайзербаде меня ждёт отец, который болен и слаб, и умрёт без моей помощи. Как я могу взять такой грех на душу, чтобы человека, который вырастил и выкормил меня, оставить на погибель, чтобы только угодить своим желаниям? Каждый кусок еды костью встанет у меня в горле, а когда я буду любоваться на ваши вершины (здесь, не знаю, почему, воображение подсунуло мне картину не снежных пиков, а напряжённых сосков Дороты), каждый раз буду думать, что отец умирает где-то в канаве.

– Я вижу, ты и правда хороший парень, Мордимер, – заявил он через некоторое время и положил мне руку на плечо. У него были узловатые пальцы со сломанными и чёрными, как земля, ногтями. – Мы постараемся сделать так, чтобы все были счастливы. – Он посмотрел мне прямо в глаза, и я ответил ему бесхитростным взглядом. – Да, парень, ты останешься с нами, останешься, поверь мне. И лучше, чтобы ты был этому рад. И ещё лучше, чтобы ты проявлял эту радость. – Он поднялся со стула удивительно бодро для своего возраста.

– Скоро мы снова побеседуем, – пообещал он. – Не печалься, парень. Всё будет как надо.

– Рад это слышать, и я уже в хорошем настроении.

– Это хорошо. – Он кивнул головой. – И помни одно: Дороте можно сказать только то, что я выяснял, кто ты и откуда. И ничего кроме этого. Понял?

– Понял.

Он снова положил мне руку на плечо, но на этот раз это был не дружеский жест. Корявые пальцы сжались на моей ключице.

– И помни, парень, мы в горах не болтаем попусту. А иногда, когда кто-то болтает слишком много, аккуратно подрезаем ему язык, – в его голосе звучала не только угроза, но и что-то типа мечтательности, вызванной видением вырезания моего языка.