Татьяна Иванова - На перепутье миров

Тоня была совершенно беззубой, но почему-то не любила шоколадные конфеты и всякие мягкие печеные штучки, которыми ее частенько угощали, а с наслаждением жевала слабыми деснами крепкие карамельки или «грызла» семечки.

Когда к кому-то из больных приходили посетители, Тоня неизменно выглядывала из-за дверей и робко просила:

— Дайте немножко мелочишки постоянному жителю. Или сахарку, или вареньица, или чайку. Или хоть что там у вас есть.

Обычно люди, поковырявшись в карманах, всегда находили там несколько монет и благодушно отдавали их Тоне. Но если все-таки ей ничего не давали, она, как только открывалась дверь, выскакивала в коридор, быстро хватала со стола то, что там лежало: продукты ли, сумка ли, или просто какие-нибудь снятые посетителями шарф или шапка и торопливо бежала в свою палату. Как правило, санитары быстренько ее вылавливали и украденное безжалостно отбирали. Но это Тоню никогда не останавливало, и в следующий раз она снова пыталась «разбудить в людях совесть»:

— Дайте мелочишки коренному населению. Или хоть чего-нибудь…

После произошедшего уснуть Алекс никак не удавалось. Да еще этот ужасный вой из наблюдательной палаты!

— Суки, мрази, сволочи! — неизвестно на кого кричала одна, — Ненавижу! Хоть бы вы все сдохли!

— Мужика мне! — вопила другая, — дайте мне хоть одного мужика. Или хотя бы двух. Больше не могу, А-А-А…

— Комсомольцы-добровольцы, мы за родину честь отдадим, сквозь огонь мы пройдем, если нужно, а сейчас на кроватях лежим… — бессовестно переврав слова известной советской песни, выводила третья.

— А-а-а, у-у-у, ы-ы-ы, — просто подвывала остальным еще одна дурочка.

Но вот, несмотря на шум, снотворное стало-таки одолевать уставшую женщину, и Алекс начала потихоньку погружаться в сон. И тут… В ее сумке снова что-то зашуршало. Медленно повернувшись, Алекс увидела возле своих вещей довольную Тоню. Та уже вытащила сухари, а теперь начала выуживать из сумки пачку сигарет.

— Ах, ты, крысятина, ну, напросилась! — Алекс вскочила и начала избивать воровку руками и ногами.

Еще в детстве она занималась в секции карате, у девочки были блестящие перспективы в этом виде спорта, но болезнь «убила» все виды на будущее. Однако приобретенные сила и умение никуда не делись, и теперь покалечить кого-нибудь было для Алекс проще простого. Одним ударом она могла легко сбить с ног не только крепкую женщину, а и здоровенного мужика. Конечно, под действием психотропных препаратов, сила и реакция уменьшились вдвое, но для изможденной тощей тетки и этого вполне хватило.

— О-е-ей, а-я-яй! — нечеловеческим голосом завопила вновь улетевшая через кровати Тонька, — Убивают! Убивают ни за что! Спасите! Помогите! Люди добрые!

На этот раз выяснениями отношений дело не обошлось, и, с помощью прибежавших с мужского крыла под присмотром санитара пятерых дюжих психов, Алекс была крепко-накрепко скручена и привязана к кровати в наблюдательной палате. Пока шла экзекуция, все другие привязанные и шумящие до этого больные почему-то сразу примолкли.

Все внутри женщины бушевало от такой несправедливости, но сопротивляться и что-то доказывать она уже не могла. Веревки больно стягивали ее запястья, стопы ног. И даже шею ей умудрились прикрутить к спинке кровати. Дышать было тяжело.

— Суки паршивые, — негромко бормоча, Алекс попыталась вытащить из-под узлов хотя бы руки. Веревки никак не поддавались. Начала крутить ногами. Все бесполезно. Казалось, она была прикована к кровати намертво. Как назло, острый приступ болезни после первых же уколов быстро отступил, и теперь голова соображала все, что происходило вокруг в полной мере.

— Эх, гады, постарались на совесть. Боитесь меня, сволочи. Бойтесь, я вам еще устрою веселенькую жизнь.

Часа два она лежала спокойно и даже вздремнула немного. Но потом, чувствуя, как, медленно отекая, немеют ее конечности, она начала потихоньку издавать звуки.

— Отвяжите меня, пожалуйста, — после негромких стонов едва слышно крикнула она, ей было наплевать на то, что приходилось идти на унижения. Уж больно в жалком она оказалась положении. Руки, ноги скованы, да еще эта веревка на шее. Она душила Алекс, перекрывала дыхание, сдавливала кровеносные сосуды. Но почему-то никто не появился на ее жалобный возглас, видимо, все крепко спали, а громче крикнуть мешал «хомут».

— Позовите, пожалуйста, медсестру, пусть она меня отвяжет, — обратилась она к женщине лежащей напротив. Та все это время не спала и ни на секунду не отводила от пленницы любопытного взгляда. Но заговорить не пыталась, просто лежала и молча смотрела.

— Заткнись, а то щас как дам! — взгляд больной неожиданно стал презрительно-злым, — я с тобой была в санатории пять лет назад, ты мне тогда нос сломала.

— Да не была я ни в каких санаториях, — у Алекс даже не было сил злиться и сопротивляться подобным наговорам, — ты ошиблась, поверь. Пожалуйста, позови кого-нибудь. Я задыхаюсь.

— Нет, это была ты. Я тебя хорошо запомнила. Тебя зовут Света.

— Да никакая я не Света. Меня зовут Александра. В санатории я с тобой не была. Я вообще никогда в жизни не была ни в каких санаториях. Ты перепутала.

— Нет, Света, я никогда ничего не путаю. У меня потом еще долго нос болел.

— Да не ломала я тебе нос. Посмотри лучше. Видишь, это была не я.

— Ты. Теперь лежи молча, пусть тебе будет плохо.

— Да пошла ты, дура!

«Так! Хреновые дела, — мысли Алекс начали судорожно работать, — несколько часов в таком положении я не выдержу — коньки отброшу. Надо предпринимать какие-то меры».

Ей хотелось пить, курить, сходить в туалет, да что там говорить, хотя бы просто подышать.

— Медсестра! — немного громче крикнула она, — медсестра, подойдите, пожалуйста! Я очень прошу, подойдите ко мне! Мне очень плохо, медсестра!

— Замолчи, сучка, стерва, гадина, — тут же раздался голос еще одной привязанной к кровати пленницы, — Я тебя ненавижу, я всех ненавижу. Сволочи, гады, уроды! Что б вы все сдохли!

— А-а-а-а-а, у-у-у-у, — затянула свой жуткий вой другая «орушка».

— Смело мы в бой пойдем за власть советов, и, как один, умрем в борьбе за это… — раздалось пение в углу.

— Да-а-а, — Алекс пожалела о том, что подняла шум, но мочевой пузырь лопался от скопившейся там жидкости, руки и ноги опухли, горло нестерпимо болело.

— Отвяжите, отвяжите, отвяжите, — в общем хоре ее голос был почти не слышен, но Алекс все еще надеялась на проявление какой-то человечности со стороны, — пожалуйста, отвяжите…

Как она пережила эту страшную ночь, Алекс сама не знала. К утру, она все-таки незаметно для себя «отрубилась», а, может, просто потеряла сознание. Ее разум был затуманен от лекарств и пережитых мучений. Проснулась она в огромной луже собственной мочи, руки и ноги уже не чувствовались, но отвязывать ее почему-то не спешили, несмотря на то, что другие пленницы давно получили долгожданную свободу и теперь радостно шмыгали по коридору туда-сюда. Шею, кроме веревки, еще что-то больно сдавливало и от этого «чего-то» исходило непонятное, но очень приятное тепло. Краем глаза Алекс неожиданно увидела, что на нее надета какая-то странная цепочка с кулоном в форме небольшой черной стрелочки.