Ефим Гаер - Спрятанные во времени

— Да так, ничего. Дышится здесь легко.

— Дышится? Да. А что вам до Маши? Что-нибудь стряслось?

— Нет… Так, хотел повидать… тетку.

— А! Вы не Афонин ли сын? — просветлел хозяин, хлопнув по столу. — Жаль его, жаль, прекрасный был человек.

— Нет, не его. Я троюродный.

— А-а…

— Недавно в Москве. Ездил… в экспедицию… там, на Дальнем Востоке. Дай, думаю, проведаю тетку. Мы, кажется, еще детьми виделись. Чудн а я штука — одногодки племянник с теткой. Только адрес сначала дали другой — какая-то комната на Мясницкой.

— Не, там ее не ищите. Она… точно не скажу где. Может, в Казахстане. Не знаю. А комната? Давно ушла комната, лет пять как. Вы и впрямь с ней далеко разминулись. А я вас приглашаю погостить здесь, — неожиданно предложил хозяин. — Вы меня не стесните. Только привозите еду с собой, пансион вам не обеспечу.

— Спасибо, я бы рад, но какой там? Работа.

— Сегодня все равно придется заночевать — паровик ушел. Машины, как я понял, у вас нет?

— Нет, — в груди Ильи что-то екнуло, ночевать он тут не рассчитывал.

— Значит, без вариантов. Есть еще комната, пошли, покажу.

Хозяин проводил Илью в крошечный чулан со скошенным потолком, снабженный скамейкой и вделанным в стену столиком под окном, как в вагоне. Там стояла духота, сразу захотелось открыть окно, но оно было наглухо забито. Спертый воздух, отдававший мастикой, можно было резать ломтями.

— Дверь держите открытой, а то задохнетесь тут.

— Может, я лучше на улице заночую? Жалко терять такую ночь, хочется подышать после города. Carpe diem 65 65 Carpe diem — лови день, лат. , — блеснул Илья немногим, что знал в латыни.

— Как хотите. Под навесом тогда. Холодно будет, возвращайтесь. Я на ночь не закрываю.

Они вышли на улицу, где Талый быстро распорядился, сдвинув лодочкой две скамейки, затем принес подушку, плоскую как голодный клоп, и тулуп:

— Это вам для полноты ощущений.

Илья лег, не разуваясь, как был, завернулся в пахучую овчину и сразу же провалился в сон.

За полночь поднялся холодный ветер, небо прояснилось, полная колдовская луна, расчерченная ветвями, светила как безумный фонарь. Илья проснулся от холода и вертелся под тулупом не меньше часа, не в силах успокоиться и заснуть, то впадая в чуткое забытье, когда шум тревожимой ветром рощи слышался голосами, то страдал от припадка ясности, когда сна ни в одном глазу и тайны вселенной кажутся очевидными как овсянка. В такие минуты гений что-нибудь открывает, а нормальный человек ищет, чего бы выпить.

Измаявшись, так и не совладав с собой, он встал и осоловело прислонился к купальне, в которую нанесло листвы, так что воду покрывал сплошной буро-желтый слой. Было три часа. Идти на станцию еще рано. Чем занять себя — непонятно.

Илья долго смотрел на флигель с темным окном, но не пошел в него, а по-воровски пробрался к тыльной стороне дома, сам не уверенный, для чего. Походив вокруг, он вдруг ясно понял, что жаждет в него забраться — сил нет как жаждет. Какая-то его часть разумно советовала не дурить и идти в тепло, а другая подначивала и требовала.

Окна первого этажа были закрыты ставнями; обе двери, парадная и «черная», выходившая на кургузое крыльцо в три ступени, заперты.

Илье от этого стало легче: закрыто и ладно, нечего шарить в чужих домах. Еще хозяин застукает: мало того, позор — уголовка! Тем более, он сам не понимал, что хочет найти внутри.

С этой мыслью Илья вздохнул, как сомнамбула подошел к террасе, бросил на дорожку тулуп… и начал карабкаться во второй этаж, туда, где колыхалась на ветру штора.

С чего хозяин не запер это окно? Не мог не видеть. То ли не хотел появляться в доме, то ли не имел от него ключей? Или наплевал на него, во что с трудом верилось — слишком аккуратным был Талый. Во флигеле порядок был идеальным, если отринуть проходимца-ежа.

Но долго размышлять не пришлось: ноги предательски соскользнули, оставив Илью в совершенно конфузном положении — простертым на краю крыши без опоры внизу. Он чуть не слетел со ската, судорожно цепляясь за что придется. Ноги бесполезно колотились о стену, руки с налипшей хвоей скользили по мокрой жести, быстро наливаясь свинцом. Очки предательски соскочили, прощально звякнув о желоб.

В конце концов, когда надежда почти иссякла, а мысли сосредоточились на одном — как не слишком больно упасть, левая нога уперлась в какой-то выступ, горе-альпинист с трудом подтянулся, прополз вперед, ухватил раму и медленно боком пролез в окно, оказавшись в длинной и узкой комнате. Второе окно напротив выходило на задний двор, в него смотрела луна. Ее бледный свет простреливал комнату насквозь. Где-то рядом, тревожа воображение, о крышу мерно стучала ветка.

Ни малейшего плана, что делать дальше у Ильи не было. Если бы евреи бежали из Египта с таким настроем, то, не мудрено, могли через неделю повернуть обратно, спрашивая друг у друга смущенно: «Чего это мы, а?».

Минуту-другую он стоял неподвижно, глядя перед собой в надежде, что глубинное Я подвинет его к чему-то. Но оно, по-видимому, спало, оставив Илью наедине с Я поверхностным, годным лишь платить за трамвай и делать женщинам комплементы.

Насладившись видом укрытого чехлом кресла и рогов, прикрученных над столом, он пошел дальше. К комнате-пеналу ножкой от Т примыкал коридор, в конце которого находился холл, освещенный большим окном, и провал сбегающей вниз лестницы. В самом неудобном месте, так что невозможно не задеть ее, не зная, что она там, стояла консоль с бюстом, напоминавшим по форме зуб. Неловкий визитер врезался в нее животом, отправив вниз по лестнице.

Илью пробило холодным потом. Он очень надеялся, что за шумом ветра снаружи не был слышен этот бардак и сейчас не явится злобный сторож с берданкой наперевес…

Сторож никакой не явился. Но в первом этаже, где окна были забраны ставнями, возникла предсказуемая проблема — там царила непроглядная темнота, только полукруг у лестницы был скупо освещен сверху, настолько, чтобы не разбить нос, сходя с последней ступени. Дальше — полный абзац. Радовало одно: утраченные на крыше очки ничем бы не помогли ему здесь, так что хрен с ними.

Ни спичек, ни фонарика у Ильи не было. Двигаясь наощупь, хрустя осколками бюста, он по-крабьи боком маленькими шажками вошел в прихожую и уперся в большое холодное как лед зеркало. Ругаясь, распинал обувь. Ударился о трюмо. Оказался в какой-то зале и там случайно ухватил что-то, а затем разочарованно вернулся к лестнице — никакого смысла продолжать не было. Пол при этом предательски скрипел — так причудливо и многообразно, как скрипят полы, когда необходимо соблюдать скрытность.

Находка оказалась до боли знакомой фарфоровой балериной с прижатым к груди букетом. Помнится, в две тысячи десятом ее купил какой-то датчанин за приличные деньги, сказав на ломаном русском, что такая, должно быть, вдохновила на любовь его соотечественника — Стойкого оловянного солдатика 66 66 Герой одноименной сказки датского писателя Г.Х.Андерсена (1805 — 1875). . Довольный Каляда неделю потом сиял как гривенник и искал в каталогах такую же статуэтку, но не обнаружил, решив на этом, что сильно продешевил — и еще неделю ходил как туча.