Ефим Гаер - Спрятанные во времени

Может и остаться, кстати, а что? Ведь остаются? И парень видный, с перспективой.

— Ну же, я вас прошу! А когда передовик просит…

Никто не узнал, что бывает от просьбы передовика, потому что явился контролер с щипцами и попросил предъявить билеты. Командировочные дружно зашарили по карманам, а красавица Ася отворила сумочку-пенал шириной в ладонь, вмещавшую чулки и червонец.

Когда формальности были утрясены, первая бутыль опустела, вторая не начата, а курица, лук и яйца должным образом оформлены на столе, разговор пошел о другом. А именно, о любви, депутатом которой выступил луноликий Яков Панасович, не сводящий глаз с Асиных коленок:

— Любовь — это светлейшее чувство, она движет всем, если прицельно смотреть. Да-да! Наука, искусство, инженерия — все, что мы делаем, мы делаем ради женщин. Мир дан нам женщиной, Ася! И вы — главное оно есть.

Илья поморщился от банальностей, забытых со студенческих вечеринок. Воистину, старик Фрейд вооружил мужчин на все поколения шикарнейшим арсеналом глупостей — главное не смущаться, смакуя дурь с умным видом.

Ася сказала: «Хм…» — и одернула юбку ниже.

Порухайло ей определенно не нравился — не то, что этот парень-волжанин (где он, кстати?). Трепло, конечно, но тем не менее. Может, он вообще из-за нее петушится? Такой оборот ее устраивал. Женятся, получат квартиру, все дела…

Дородная проводница в синем фартуке принялась раздавать пассажирам чай, и компания тут же заказала себе — святое дело, побаловаться чайком в подстаканнике, слушая стук колес.

Открыли туалеты (извечная мука пассажира и предмет его пристального внимания). Тут же начались очередь, хождение взад-вперед терпельцев — с мылом, полотенцами, порошками и какими-то подозрительными кулечками, которые следовало открыть в клозете. Дети щемились пролезть в нахалку — во избежание конфуза их пропускали. Старика с недержанием, критически осмотрев, также пропустили вперед, сурово добавив от коллектива, чтоб не саботажничал, и в минуту валил обратно.

Где-то рядом громко крикнули тост. На героя весело зашикали дамы, чтоб не бузил на людях. Раздался смех. Дети тут же устроили потасовку — на них тоже шикнули, но построже. Несущийся в ночь вагон жил по полной.

Скоро передовик, вернувшийся и твердо решивший быть первым во всяком деле, в рекордный срок напился до изумления, уронил гривастый капитолий на грудь, и был отбуксирован к своей полке, располагавшейся, благо, через две секции. Не считая прекрасной дамы, о нем с облегчением забыли, ибо сил никаких не было дальше слушать про перспективы советского машиностроения и его геройское в них участие.

На очередных восклицаниях о «заводах-народах-всходах» Илья невольно переносился мыслями в родную эпоху — время, счистившее тонны прожектерских иллюзий как кожуру с гнилого банана. По всей земле русской растеклось его неприглядное содержимое. Новых бредней тоже, правда, хватало — про свободный рынок, партнерство с Западом и тому подобную дребедень. Куда не кинь — всюду клин! Он задумчиво выпил и, йошкин кот! — тоже уставился на Асины загорелые коленки! Все в этот вечер были в нее влюблены, отчего бы и ему, страннику, не быть со всеми?

«Ничто не ново под луной» 75 75 Карамзин Н. М. Опытная Соломонова мудрость, или Выбранные мысли из Екклесиаста (1797). , — брякнул кто-то небрежно и гениально. Не ново, не ново — поддакнем мы согласным гуртом. Еще как не ново.

Вагону не спалось в эту ночь. То ли пассажиры подобрались как на заказ, то ли так стеклись прихотливые обстоятельства, но люди шарахались из конца в конец, знакомились и мешались. Воздух наполнился густо дымом. Гоняя облака полотенцем, проводница увещевала граждан курить в тамбуре. Ее шутливо приглашали за стол, и она отмахивалась от загулявшей паствы, устало улыбаясь, и все разносила, разносила чаи в ненавистных ей подстаканниках, сгубивших ее молодую жизнь…

Во всей этой сутолоке в проходе то и дело образовывался затор. Один такой, хвост которого пришелся на занятый музейщиками отсек, вынес из людского потока худого бесцветного человека с тревожными глазами, в байковой мышиной сорочке, черных штанах и бумажных шлепанцах, какие дают надевают на процедуры. Человек стоял и смотрел молча на Порухайло, усталую красавицу Асю, Нехитрова, Гринева, Кудапова с его «кудаповщиной» нескончаемых анекдотов, на дренькающие окна вагона, ломившегося в черную бездну ночи — словно все это было где-то далеко от него. Правой рукой незнакомец держал за горло пузатую бутыль в четверть, под мышкой левой —книгу в потертой коже, мокрую, с которой по сорочке расползалось темное, казавшееся кровавым, пятно.

— Эк ты, мил человек, попортил свое имущество, — закивал ему Порухайло, взглядом указывая на томик. — В клозете уронил что ли?

— Нет, — ответил тот, сунув книгу поспешно за ремень, будто что-то стыдное было в том, чтобы стоять на публике с мокрой книгой.

Находчивый и нетрезвый Порухайло вдруг потянул к нему лапищу и бесцеремонно взял за рукав:

— Слушайте, уважаемый! Что стоять как статуя в больничном дворе? Давай-ка к нам в санаторию! — Ася хихикнула, раззадорив приунывшего завотделом. — Входной билет, вижу, есть, — кивнул он на объемистую бутылку. — Давай, давай, не отказывай. Ты, я вижу, по библиотечной части. Мы тоже не салом по сусалам, народ культурный. А флакончик ваш сюда пожалуйте. Не керосин в нем?

Незнакомец, как стоял, сел на край нижней полки и вновь пробежал глазами по лицам в секции.

— Нет, не керосин. Коньяк. Хороший. Берите.

— Был один, и вот — не один! Человеку главное что? Именно! Ночью не оказаться без коллектива — волки пожрут! — пророкотал Порухайло, хлопая незнакомца по плечу. — Наш стол — ваш стол! Вагонное братство.

Приняв от новоприбывшего бутыль, он тут же открыл и разлил по кругу. Прогорклую вонь плацкарта перекрыл дивный аромат коньяка — и не какого-то там «из тятина погребка», а старого, цвета крепкого чая. Зря говорят, что коньяк, мол, должен пахнуть клопами — не пили эти горе-знатоки настоящего, с духом зрелой лозы, сгорченного благородным дубом коньяка, каждая капля которого — в цену золотого рубля.

Кудапов, устроившись у окна, вертел в руке оловянный стаканчик, вдыхая из него с наслаждением:

— Амброзия! Нектар богов олимпийских! Кстати, анекдот про Геракла, слушайте, — и тут же, плеснув в глотку и не дождавшись ответа публики, затараторил: — Поймали как-то Иолая и Геракла, заперли обоих в сарай. Через неделю смотрят — они сбежали. Их опять поймали и спрашивают, мол, как сбежали-то? Иолай говорит: сидим день, сидим другой, а на третий Геракл заметил, что у сарая одной стены не хватает.

Ася из приличий хихикнула, спросив, кто такой Иолай 76 76 Для любопытных: Иолай — сын Ификла и Автомедусы, возничий и сподвижник Геракла. Ну а сам Геракл — герой, сын бога Зевса и Алкмены — жены героя Амфитриона. , остальные промолчали.