Ефим Гаер - Спрятанные во времени

Гроза все не унималась. За окном бахнуло так, что на пару секунд перекрыло даже грохот поезда. Казалось, вагон от одного звука снесет в кювет. Но не снесло.

Из дарованной бутылки снова разлили. Прервавшийся разговор пошел дальше. Поговорили коротко про искусство, про велоспорт, про Америку (тут Илья «отличился», чуть не выдав себя, будучи единственным из компании, кто в ней действительно был), про полеты в будущем на ракетах (тут уж он выдержал фасон и вставил недоверчиво: «Заливать!», — с ним поспорили на «полбанки», что человек полетит к Луне до сорокового года). Доложили соображения про женщин — присутствующих и вообще. Асе досталось произнести тост, и она сказала, как должно, «за любовь», подняв стопку левой рукой. Порухайло с ней чокнулся, усмехнувшись, и подмигнул весьма определенным манером, каким мужчины за пятьдесят пытаются охмурить студенток.

— Какой вы пошлый, Яков Панасович, — отмахнулась она, расправляя юбку, которая словно специально была скроена, чтобы открывать сокровенное.

— Старый конь борозды не портит, — парировал Порухайло, лапая Асю за плечо. — Как ты, камрад? Что молчишь? — переключился он на пришельца, так и не обронившего ни слова. — Ты закусь, закусь бери!

— Что вы, Яков Панасыч, к нему пристали! У человека, может, печаль какая-нибудь, а вы его беспокоите, — заступилась Ася, пересев на другую полку. — Не слушайте его. Не желаете яичко с солью? Вот, держите.

— Всегда дело в бабе, — Порухайло подмигнул незнакомцу и, не найдя руке применения, вновь переместил ее к пузатой бутылке, брошенной на алтарь беседы. — Ну, раз печаль-тоска, тогда надо еще по маленькой.

Выпили по маленькой, и еще. Минула полночь. Дождь давно отстал. Кудапов, хрустя огурцом, разразился очередным анекдотом, на сей раз действительно смешным — про старого еврея, сотворившего коту обрезание. Ася, жалея очень кота, заливалась смехом до слез, и петрушкой бросала в юмориста, чтобы перестал изображать в лицах.

Поговорили о пользе чтения и о том, какие книги следует читать, а какие нет. (Выяснили, что лучше никаких не читать.) Тут же приплели древних викингов, ничего из Пушкина не знававших, однако грозных, от которых многогрешный Порухайло вел свою родословную, о чем немедленно доложил, сделав геройский вид, которому очень мешал живот. Секция вновь покатилась со смеху, кроме незнакомца и молчавшего до того Нехитрова, который вдруг разозлился и отчитал коллегу за вранье:

— Нынешним любителям викингов, — плевал он словами ему в лицо, — настоящие викинги наваляли бы по первое число, не вынимая из ножен. Одно дело — жрать коньяк в вагоне, а другое — драться насмерть по пояс в болотной жиже!

Кудапов согласно закивал и уже собрался рассказать про Илью Муромца и Поганого Царя, но тут вагон качнуло на входной стрелке, поезд со свистками вкатился на станцию и начал резко сбавлять скорость. Илье всегда казалось в такие моменты, что многотонный состав — это гигантская стальная сороконожка, которая поджимает лапы, садясь всем весом на брюхо. Обычный спальный — старая, неповоротливая, выползшая из чащи, новенький «Сапсан» — редкой породы, молодая и шустрая, готовая проскочить станцию насквозь, если вовремя не спохватиться.

«Мне б мультфильмы снимать. Паровозик из Ромашкова, часть вторая, в главных ролях Джонни Депп и Светлана Ходченкова, — подумал он. — Да этот еще с книжкой, блаженный — взял бы его в команду, писать сценарий».

— Пойду, разомну задние ноги, — возвестил Нехитров и вскочил с сиденья болванчиком, вынимая из пиджака папиросы. — А историю вы свою приберегите для газеты «Школьная правда», — прошелся он еще раз по «викингу», поправляющему штаны в проходе.

Актив секции вышел на перрон, чтобы насладиться ночной прохладой. Остались Илья и таинственный незнакомец, так и не назвавший себя.

Странник этот начал утомлять Илью. Веяло от него какой-то душевной мукой. Да еще усталость навалилась, и алкоголь… Чувство было такое, будто напился в физтеховской общаге после экзамена. Хотелось быстрее отделаться от мешавшего гостя, завалиться на полку и урвать хоть пару часов покоя. Хотя, чем именно мешал гость, непонятно — сидел тихо, не трепался, не требовал, не хамил. Только напряжено смотрел.

«Еще бы Порухайло угомонился, старый кобель. Зачем вообще взяли эту Асю — с ее ногами, губками и всем прочим? Житья нет на нее смотреть! А как не смотреть? — модель! Оттого, наверное, и взяли, чтобы пофлиртовать в дороге. Не думаю, что кому-то из нас обломится… Вот и сам подумал: „из нас“ — по Фрейду, мосье Гринев, оговорочка! Тоже ведь навострился!», — с раздражением заключил Илья и решил забраться на верхнюю кудаповскую полку, не дожидаясь: пусть эти внизу шебуршат, а я посплю.

Тут незнакомец преобразился, вздохнул, налил себе до краев из случайной рюмки, резко встал и тоном отнюдь не робким подвел черту:

— Ладно! Интересно, конечно, с вами, но мне пора. Да и вы, гляжу, устали, Илья Сергеевич. До свидания. Спасибо за компанию и за все.

Илья удивленно посмотрел на него, но тот уже развернулся и сгинул в вагонном чреве. Странный какой-то человек, юрод, Пьеро из сказки.

«Кто такой? Может гэбист, за парнем этим приставленный? К хренам собачьим! Спать, спать, спать!».

Подумал, хорошо бы умыться, но воля растеклась по суглинку — остался лежать на полке.

Послышались знакомые голоса. Дурным колоколом бубнил Порухайло, на него шипели, чтоб не буянил. Ася, совершенно измученная дорогой и липким к себе вниманием, пожелала спокойной ночи и мгновенно устроилась напротив на верхней полке, укрывшись с головой одеялом.

Поезд мягко тронулся от перрона. Илья, посмотрев в окно, с удивлением обнаружил за ним странного попутчика, который стоял, как был — в тапках, сорочке и без вещей, под желтым фонарем станции. За ним, за деревянным вокзалом чернела роща и ночной туман свивался клубами.

— Мы в вагон, а чудик этот, смотрю, выходит. Вроде не пил особо. Может, до того?

— Он, может, сюда и ехал? Нам-то что.

— Да не, вроде, без вещей вышел. Псих какой-то.

— Пациент, точно.

— Пациент-то, конечно, да, а только коньяк у него отменный. Такой и в Торгсине не отхватишь, уж не говорю — в бакалейке.

Порухайло покачал в ладони бутылку. В ней уютно плеснуло темным.

— Этикетки, кстати, нет. Самопал, что ли? Не может быть.

— Дай-ка сюда, — завладев сосудом, Нехитров опрокинул его, протер дно ладонью. — По-французски… Шато де коньяк, тысяча семьсот… Да ну?

Все склонились над перевернутым дном бутылки.

— Ладно, Аркадий, мало ли что напишут. А коньяк забористый. По одной?

— Приберегу для науки, — сказал Нехитров и со скоростью змеи сунул бутыль в портфель, щелкнув как зубами замком. — Все, спать, спать! Давайте уже…