Дмитрий Ефимов - Сказки человека, который дружил с драконом

— Что случилось?

Женщина подняла на него полные отчаяния и надежды глаза. И начала говорить дрожащим полным боли голосом.

— Моя дочь выбросилась из окна. Я знаю, что самоубийц отпевать запрещено. Но, может, она задохнулась. Может, вы помолитесь за неё. Может… ей будет хоть чуть-чуть… чуть-чуть легче.

Священник отшатнулся от неё как от прокажённой, судорожно перекрестившись.

— Я не могу. Нам нельзя.

Женщина в отчаянии рухнула на колени, вцепилась обеими руками в полы его рясы и, быстро быстро глотая слова, начала умолять:

— Я прошу вас… я прошу… вас, прошу, я умоляю. Ей очень надо… надо… очень.

— Я не могу. Нам запрещено! Запрещено! Понимаете?

Священник попытался вырвать полы рясы, но она вцепилась в них намертво.

Человек, наблюдавший за всем этим из своего угла, встал, неторопливо прошёл через всю церковь, остановился возле Священника и скрючившейся у его ног женщины и уставился ему в лицо немигающим взглядом. Он ничего не говорил. Просто стоял и смотрел. Священник не выдержал:

— Я не могу. Меня лишат сана.

— А мне казалось, что доброе дело только тогда доброе дело, когда человек его сделал бы, даже если за него полагалось бы наказание, а не награда. Просто потому, что так велит ему сердце.

— Я не могу. Меня выгонят, — повторил Священник.

Человек ещё секунду посмотрел ему в глаза, а потом сказал чётко и раздельно. И каждое его слово было подобно удару кнута.

— Твоя вера жестока. Прими моё презрение, Священник.

Человек плюнул служителю под ноги, развернулся и вышел.

Человек шёл через площадь пружинистой походкой фехтовальщика. Шёл быстро, стараясь побыстрее уйти от ставшего ему противным места. Он дошёл почти до середины площади, когда его окликнули. На крыльце, размахивая руками, стоял Священник и кричал:

— Вернись! Я отпою её! Только помоги мне в этом.

Привезли гроб. Зажгли свечи. Народу было немного — кроме матери не более трёх-четырёх человек. Священник начал читать молитвы. Не было больше трепета или страха в его сердце. Он молился так, как молился бы за свою дочь. Время и пространство ушли в сторону, и остались только молитва да биение его сердца.

На середине отпевания он о чём-то попросил Человека в чёрной кожаной куртке. Не получив требуемого, он, не оборачиваясь, попросил снова. И снова не получил ничего. Это сбило его с внутренней струны молитвы, и он раздражённо обернулся. Человек в куртке стоял на коленях ещё более бледный, чем покойница. Уловив взгляд Священника, он только и смог выдохнуть:

— Смотри… там, — и указал дрожащей рукой в сторону гроба.

Священник перевёл взгляд вслед за жестом руки, замер, побледнел сам и выронил кадило.

У гроба, видимые только им двоим, два Ангела бережно вынимали из него Душу. Лица Ангелов лучились счастьем, как у их детей, доставших из-под ёлки новогодний подарок. Из- под купола храма к основанию гроба бил широкий луч света. И по этому лучу, словно два белых лебедя, два Ангела понесли Душу вверх.

Когда отпевание закончилось, женщина никак не хотела уходить. Она всё стояла, что-то шепча про себя и время от времени судорожно вздрагивая.

Священник подошёл.

— Спасибо Вам! — всхлипывая, сказала она.

— Может быть ей теперь будет… хоть немного легче.

— Она в Раю, — не узнавая собственного голоса глухо сказал Священник.

Женщина вздрогнула.

— Я знаю… я знаю… Вы так говорите, чтобы утешить меня. Но… всё равно спасибо. За всё!

— Она в Раю, — снова глухо повторил Священник.

Женщина в ответ только отчаянно замотала головой, закрыла лицо руками и начала захлёбываться собственными рыданиями. Священник с силой развёл её руки, взял её лицо в ладони, поднял и сжал так, что она не смогла отвести от него взгляда.

— Она в Раю. Нам запрещено клясться. Но мне очень важно, чтобы вы не поверили, а точно знали… И поэтому я клянусь! Я клянусь всем, что мне дорого — ОНА В РАЮ!

Женщина шла через площадь. По лицу её непроизвольно струились слёзы. Стекая по щекам, они накапливались у уголков рта, который, вопреки этим солёным искоркам, улыбался тихой ясной улыбкой. Всё лицо её светилось каким- то неземным светом, неистово бьющим из неё ключом и одновременно удивительно кротким.

Дойдя почти до конца, она, сама не зная почему, вдруг обернулась. На крыльце церкви стояли двое и смотрели ей вслед — Человек в чёрной кожаной куртке и Священник.

Они смотрели ей вслед и оба знали, что что бы ни ожидало их в будущем, с ними навсегда останутся — Женщина, идущая через площадь со светящимся лицом, и два Ангела, уносящие Душу.

пять лет он увидел по телевизору акул. Немигающий зрачок глаза, белизну рядов кинжальных чуть кривых зубов, хищный стремительный рывок атаки и… кровь. И с тех пор по ночам стал приходить кошмар. Акула подплывала, смотрела немигающим глазом, на мгновение замирала, а затем следовал бросок разинутой пасти. И вода окрашивалась кровью. Его кровью.

Мать забыла, что такое спать по ночам. Она вскакивала на его крик, сгребала в объятия, гладила, покачиваясь из стороны в сторону, стараясь унять его плачь и дрожь. А потом подолгу сидела, держа за руку, иногда до утра, так как он боялся засыпать снова. Знаешь, сказал он ей однажды, если я буду плохим человеком и попаду в Ад, то я знаю каким он будет для меня. Там меня будут каждый день рвать акулы.

Мальчик вырос. Кошмар почти перестал терзать его и приходил всё реже и реже. Он почти забыл о нём. Но природа не терпит пустоты. И на место одного кошмара пришёл другой. Он влюбился. Обычный невзрачный тип в первую красавицу города.

Он боялся даже приблизиться к ней, но с постоянством монаха, приходящего на вечернюю молитву, приходил в подворотню напротив её дома и стоял там часами в надежде увидеть хотя бы силуэт. Приходил каждый день. И в дождь, и в снег, и в пургу. И не уходил, покуда не гас в её окне свет. А потом ещё полчаса. И даже, если шторы весь вечер были задёрнуты, он с мужеством спартанца оставался на посту.

Однажды в кругу товарищей он сказал, что готов отстрадать за неё все её несчастья и беды. Даже всю её грусть. За всю жизнь. Над ним посмеялись и забыли.

Но мир не без злых языков. В насмешку донесли его слова и до неё.

Был тёплый июльский вечер. Небо ещё сохраняло голубизну света, но первые звёзды уже начали заглядывать в этот мир. С летней террасы соседнего кафе нестерпимо заманчиво доносился аромат кофе. С его боевого поста в подворотне был виден целый кусок улицы, но сводчатое окно её комнаты заслонило для него весь мир.