Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Маури, не оборачиваясь, проворчал что-то с доброй сварливостью. Шун-Ди улыбнулся.

— Он сказал: «Это всё потому, что ты спишь по ночам. Сон мутит мысли, топит душу в тумане».

Да уж, с этим не поспоришь. И не найти подтверждения лучше, чем её сны о лорде Альене.

— Это в прошлом. Скажи, что я не придаю этому значения, — солгала Уна, хоть Руми и не выглядела виноватой. Пока Шун-Ди выговаривал протяжные, прерываемые резкими долгими гласными цепочки звуков, она продумала свой ход. — Я ненавижу своего отца. Утверждение для Маури.

Шун-Ди молча воззрился на неё, оглаживая бородку. Пауза так затянулась, что хозяин, вернувшись к столу, намекающе забарабанил по нему крючковатыми ногтями. Как оказалось, это был сигнал для Льёни: божья коровка на секунду исчезла в соседней комнате, а потом приползла назад с чем-то блестящим на спине. Уна, уже ничему не удивляясь, узнала пенсне в золотой оправе. Наверное, нет смысла спрашивать, откуда эта вещь, редкая даже в Ти'арге (профессор Белми упоминал, что пенсне позволяют себе только самые именитые и состоятельные профессора Академии да кое-кто из придворных), появилась в сосновой глуши.

Маури натянул пенсне на спицеобразный нос и уставился на Уну. Едва ли у боуги бывают человеческие проблемы со зрением; для солидности?… Серьёзно поизучав её некоторое время, он потряс головой.

— Не верю, — озвучил Шун-Ди то, что и так было ясно.

Уна подалась вперёд.

— Почему?

Маури ответил, буравя её зелёными пятнами глаз; Руми вторила жёлтыми. Должно быть, если перемешать их, получится цвет луны, немощно бледнеющей сейчас над холмом Паакьярне.

Всё же зря она не наглоталась са'атхэ-храбрости перед тем, как сойти с корабля…

— Он уточняет, за что.

К чему? Уна почувствовала, как злой жар прихлынул к щекам.

— За то, что он оставил мою мать ещё до моего рождения. За то, что отрёкся от меня, — она с нарочитой скорбью опустила ресницы, стараясь саму себя убедить.

— Не верю, — повторил боуги.

— Почему?!

— Потому что ты не из тех, кто будет ненавидеть по этой причине, — растерянно перевёл Шун-Ди. — К тому же ход был нечестным. Нельзя выносить в игру то, о чём сама не знаешь, правда ли это.

Что ж, похоже, её размазали — как говорил дядя Горо о проигравших в кости на крупную сумму… Ни поправить, ни возразить.

— И любовь их сильна отчаянием, ибо чем свирепее ненавидят, тем безмернее любят ненавистного, — хрипло сказал Шун-Ди. Он обращался к одной Уне, но в тишине — слышно было только тиканье часов с кукушкой и побряцывание серег Руми, когда та вертела головой, — фраза всё равно разнеслась по всей комнате.

Уна вскочила со стула и мысленно прижалась к зеркалу, распласталась по глади его стекла. Это вышло почти инстинктивно. Между её пальцами и столом треснула и умолкла короткая молния.

— Уна? — Шун-Ди тоже поднялся, выставив руки ладонями вперёд. Румянец, покрывавший его щёки, обратился меловой бледностью. — Что с тобой? Ты испугалась? Прости, я…

— Откуда это? Чьи слова? — выпалила Уна, еле-еле не срываясь на крик. В виски застучала боль; её собственная магия схлестнулась с природной, сосновой, царившей здесь, и закружилась с ней в жестоком танце.

— Это из учения Прародителя, из второй книги, — попятившись, пробормотал Шун-Ди. — Перевод на ти'аргский. Я просто процитировал. Уна. Посмотри на меня. Всё хорошо.

Напор Дара схлынул так же резко, как и возник. Уна повалилась на стул, от стыда не смея взглянуть на боуги. Руки тряслись мелкой дрожью.

Что со мной? Что со мной, отец — ты ведь должен знать? Эти слова звучат как твои, от них пахнет твоими мыслями, твоим треклятым тёрном, твоим жасмином; скажи, они переплелись в вечности, как ты хотел?

— Извини меня, Шун-Ди. Пожалуйста, извини. Я… — она подняла глаза; край столешницы обуглился, тонкие струйки дыма вились над ним. Под ногами валялась горсть обгорелых жёлтых перьев. — Извини.

Маури прищурился с уже не скрываемым интересом. Руми, странно улыбаясь, послала Шун-Ди воздушный поцелуй; миншиец опять покраснел, а обгорелый кусок стола посветлел, как исцелённая рана.

— Хозяйка сказала: никакая игра не обходится без испорченной мебели, — натянуто усмехнувшись, перевёл Шун-Ди. — Всё в порядке.

— Благодарю, — у Уны не было никакого желания углубляться в эту тему. — Маури угадал правильно. Я готова выслушать вопрос. Или… — она поколебалась. — Могу выдержать даже два — в качестве наказания.

— Хорошее решение, — кивнул Шун-Ди. Вопрос Маури снова оказался неожиданным, но наверняка продуманным заранее. — Ох. Он спрашивает… — миншиец покосился на неё с обидной опаской. — Спрашивает, уверена ли ты в отцовстве Повелителя Хаоса. Ты представилась его дочерью, но точно ли ты это знаешь?

Внутри у Уны ещё раз что-то оборвалось, но ответила она ровно.

— Абсолютно уверена. За честность своей матери я ручаюсь.

Руми, что-то радостно воскликнув, вдруг бесцеремонно перелезла с постели на стол. Её крепенькое, обтянутое платьем бедро теперь было прямо перед лицом несчастного Шун-Ди.

— Эмм. Хозяйка говорит, это похвально и необычно — искать своего отца, с которым ни разу не виделась, — вежливо отстраняясь, произнёс он. — Среди боуги родители обычно ищут непослушных детей, а не наоборот.

Почти забавно. Уна пожала плечами.

— У людей вообще, похоже, всё не так, как у боуги. Каков следующий вопрос?

Маури спросил что-то очень серьёзно; его взгляд из-за стёкол пенсне, казалось, проникал внутрь её черепа. Божья коровка устроилась у подлокотника кресла, и боуги то поглаживал её, то трепал, как любимого пса на охоте.

— Ты говорила, что женщина из народа Эсалтарре, Рантаиваль Серебряный Рёв, добровольно передала тебе яйцо из своей кладки. А ещё — что у людей, мечтавших заполучить его, были другие планы. Какая участь ждала бы драконье дитя, достанься оно им, а не тебе? — Шун-Ди помрачнел. — На это, Уна, я и сам могу ответить…

— Не стоит.

Она изложила всё вкратце, надеясь, что не перебарщивает с подробностями. Великая война на их материке — долгая, растянувшаяся уже на двадцать лет. Альсунг и Дорелия, делящие Обетованное. Медленно гибнущее Кезорре. Захваченный Ти'арг — с одной стороны и Феорн — с другой. Минши, наблюдающее за схваткой издали, из влажного жара своих островов. Отражения, которые изредка и вяло помогают Дорелии, и агхи Старых гор, которые давно и упрямо никому не помогают.

— Светлейший Совет Минши собирался использовать Инея в Великой войне, — говорила Уна, втайне ликуя из-за того, что ими отброшена тема каких бы то ни было семейных отношений. — Похоже, они сговорились и с людьми, желающими вернуть Ти'аргу независимость (Шун-Ди, не переводи слово «коронники»)… — ты и так настрадался, добавила она про себя, — …и с королём Хавальдом Альсунгским. Так или иначе, Иней стал бы просто оружием, военной марионеткой. Его жизнь не была бы им дорога.