Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

— Не сомневаюсь, — тётя грустно улыбнулась. Уна сжалась, ожидая продолжения, но она ничего не добавила.

Хочет, чтобы она сама?

— Мама… Мне показалось, что это её разозлило.

— О да. И снова ничего удивительного.

— Он ей тоже не нравился, да? — Уна опустилась на пятки, утопая в мягком ковре. И смотрела на тётю снизу вверх, убеждая себя, что ей совершенно не страшно. — Как и дедушке?… Каким он был? Я хочу знать.

— Был? — тётя скрестила руки на груди. — Кто сказал тебе, что он мёртв? Лично я не хочу в это верить. Ни за что не поверю, пока не получу доказательств.

— Не отвечай вопросом на вопрос! — взмолилась Уна. От того, что она говорила шёпотом, мольба звучала довольно смешно; ну и пусть. Лучше быть смешной, чем с серьёзным видом барахтаться во вранье. — Пожалуйста. Я хочу знать правду.

Теперь в глазах тёти проступило сочувствие. И ещё — проницательность, которая всегда немного пугала Уну. Почти магическая проницательность. Тёте Алисии не нужен был Дар, чтобы догадаться о чём угодно.

— Ты говорила о нём с Даретом, да? — Уна кивнула. — Недавно?

— Перед отъездом.

— Понятно, — тётя рассеянно потянула себя за локон, выбившийся из тугого пучка; тот змейкой скользнул ей на плечо. — И брат послал тебя ко мне. Не очень-то великодушно, — она хмыкнула, — но, наверное, правильно… Знаешь, Уна, мне столько лет приказывали молчать об этом, что сейчас непривычно открывать рот. Мне словно язык вырезали. Тебе знакомо это чувство, ведь так?…

Уне сдавило горло. Она провела рукой по голубой ткани платья. В вышине над замком резво перекрикивались стрижи. Слишком нормальный и светлый день, чтобы ворошить столько темноты сразу.

— Так расскажи мне. Нас никто не слышит… кроме Альена, — звучало двусмысленно; Уна тряхнула головой, чтобы прогнать наваждение. Всякий раз, когда она произносила это имя, её охватывал нездешний холодок. — По-моему, я должна знать — а если он жив, и подавно. Всё-таки он мой дядя. Отец только сбил меня с толку своими недомолвками.

— Нет, давай-ка сначала ты, — со смешком предложила тётя — так, будто Уна снова была ребёнком и они играли в замысловатую игру. Иногда Уне казалось, что ни одна из игр на самом деле не осталась в прошлом. — Прежде чем просить откровенности у других, изволь сама быть честной, Уна. Так тебе знакомо это чувство или нет?

Уна опустила глаза. Ну вот и всё.

— Савия. Она рассказала тебе?

— Не она, а Эвиарт. Он пришёл ко мне из крыла для слуг вчера, после ужина, — младенец причмокнул губами во сне, и тётя с новой блаженной улыбкой наклонилась к колыбели. — И рассказал. Не знаю уж, почему мне, а не Море или Горо… Возможно, потому что меня он меньше боится, — улыбка из блаженной превратилась в лукавую. — Без оснований, надо сказать.

Уна не нашла в себе ни злости, ни обиды — разве что разочарование. В том, что Савия рано или поздно выдаст её ночные похождения матери, она почти не сомневалась; вопрос был один — кто раньше успеет. Но Эвиарт… Оруженосец дяди Горо; он знал её с детства и, кажется, относился неплохо. Кажется. В ком ещё ей придётся обмануться?

В ком ещё — когда она войдёт в новую семью и станет полноправной леди-хозяйкой (о боги, если они есть, отодвиньте этот день ещё на чуть-чуть)?… В ком ещё — когда она объявит о своём Даре?

В этом миншийские философы были правы — как и лорд Ровейн-Отцеубийца, несмотря на свою прогнившую душу… Куда лучше и надёжнее быть одному, никому не доверяясь полностью.

— Я не сделала ничего плохого, — прошептала Уна и поморщилась: как же жалко это выглядит, точно она оправдывается в проступке. — Он видел только зелёный огонёк над моей рукой. Ты не подумала, что ему могло померещиться?

Тётя одарила её непереводимым взглядом.

— Ага, значит, я ещё не совсем отупела… Это утешает. А то знала бы ты, как лекарь из Академии донимал меня напоминаниями о том, что я слишком стара для родов и что всё просто не может обойтись хорошо… Я не выношу насилия, но, честное слово, весь последний месяц хотелось стащить у Колмара его кинжал.

Уна недоумевающе моргнула. Она опять перестала что-либо понимать.

— То есть…

— То есть Эвиарт сказал мне… — тётя кашлянула и весьма правдоподобно изобразила его басок: — «Миледи, по-моему, у леди Уны беда со здоровьем. Она, бедняжка, так страдает бессонницей, что однажды всю ночь, до самого рассвета, просидела во дворе гостиницы. А родным ничего не говорит. Ну я и решил предупредить Вас, Вы ведь разбираетесь во всяких целебных травах»… Только и всего, Уна. Но я видела его лицо, а сейчас вижу твоё. И этого более чем достаточно.

Уне не хватало ни сил, ни сообразительности, чтобы ей ответить. Она поёрзала на ковре, мечтая, чтобы эти проклятые стрижи за окнами вопили потише… И чтобы она сама не была такой дурой.

Она выдала себя с поличным. Сдалась без боя, как крепости сдаются врагу… Недавно дядя Колмар сообщил, что в замок прилетел голубь с письмом из Академии — с тревожным оповещением для всех знатных родов Ти'арга. Войска короля Ингена взяли Циллен — столицу Феорна. Феорн считали захваченным уже несколько лет: Дорелии, можно сказать, оставались последние штрихи, ибо Циллен сопротивлялся с отчаянным упрямством. Город давно был осаждён и из последних сил оборонялся, пока армия красивого (по слухам) тирана-дорелийца поглощала слабенькое королевство, со смаком похрустывая костями пехотинцев и рыцарей. За этой осадой следило, наверное, всё Обетованное: от её исхода зависела судьба Дорелии — а значит, и её извечного врага, Альсунга. Теперь Дорелия, в войске которой было немало Отражений, волшебников-людей и даже (вновь — по слухам…) парочка оборотней, полностью захватила Феорн и раскинулась едва ли не на половину обжитого материка. Она могла с новой силой угрожать северянам (а заодно — злосчастным ти'аргцам) и победоносно поглядывать на всех прочих потенциальных соперников.

Победоносно — в точности как тётя Алисия смотрела на поверженную Уну.

А потом вдруг, потянувшись вперёд, ласково сжала ей плечо.

— Неужели ты думала, что я не догадывалась? Я же не слепая, Уна. Я думала об этом много лет. Ждала, когда же тебе наконец надоест молчать — или когда ты просто уже не сможешь… Было слегка обидно, если честно. Уж со мной-то ты могла бы поделиться.

— Как ты узнала? — голос звучал, как чужой.

Тётя задумалась.

— Ну, ты с детства была… Не такой, как другие дети. Нет-нет, совсем не в плохом смысле! — она всё-таки не выдержала, соскользнула с кресла и обняла Уну — кудри смешались с её собственными волосами, прямыми, как солома. Уна обледенело застыла в объятиях. — Ты была чудесной. Ты была… В чём-то — такой же, как он. Исключительной, — тётя отстранилась, услышав её нервный смешок. — Именно так, леди Уна, и не надо иронии… Во сколько лет?