Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Вопрос был чересчур деловитым — словно они говорили о возрасте лошади или щенка гончей. Уна растерялась. Обсуждать Дар… Это казалось чем-то недозволенным, неприличным — гораздо более неприличным, чем если бы тётя поинтересовалась, к примеру, влюблена ли она в своего жениха.

Хотя ей бы, пожалуй, и в голову бы не пришло спрашивать об этом. Тётя встречалась с Риартом Каннерти столько же раз, сколько Уна — и должна была заметить, что ему хватает влюблённости в самого себя.

— В четырнадцать.

— Довольно поздно… Магия Альена пробудилась лет в десять-одиннадцать — ещё до того, как он уехал учиться в Академию, — глаза тёти затуманились, а Уна поморщилась: магия пробудилась… Как не к месту сейчас эта вечная прямота — и как хорошо, что никого нет поблизости. — Я была тогда совсем крохой, но отлично всё помню. Он был сам не свой. Как и всегда, впрочем, — нежная и грустная улыбка — примерно так же, но пока без горечи, тётя улыбалась над Альеном-младшим. — Каким он был, ты спрашиваешь? Моя речь так бедна, чтобы описывать его, Уна. Я не знаю, с чего начать… Он мой брат, и я люблю его. Мне наплевать, что говорят другие. И тебе советую не обращать внимания на идиотские сплетни. Они всегда клубятся вокруг тех, кто хоть на шаг отступает от посредственности.

Уна медленно кивнула. Пока всё услышанное вполне отвечало тем представлениям, что уже у неё сложились.

— Он был могущественным волшебником?

— О да. Я ничего в этом не смыслю, как ты знаешь. Но он писал, что… — тут ребёнок открыл синие глаза — яркие, как васильки — и скорее запищал, чем заплакал. Тётя, невнятно воркуя, спустила платье с груди и достала сына из колыбели. — Писал, что Отражения в своей Долине удивлялись его способностям. Точнее, прямо так он никогда не писал — ему, знаешь, не нужно было хвастаться, чтобы другие уверились в его превосходстве… Я догадалась сама. Отражения уговорили отца отпустить Альена с ними — довольно быстро, однако, поскольку отношения у них уже тогда были отвратительными… Всё разладилось. Думаю, всё разладилось с самого начала — до того, как я появилась на свет… Альен был не таким первенцем, которого хотел отец. И мама, должно быть, тоже.

«Должно быть»… Тётя Алисия не знала бабушку. Как-то раз дядя Горо под большим секретом (и вслед за третьей кружкой эля) рассказал Уне, что та умерла вскоре после её рождения. Мать наверняка предпочла бы, чтобы Уна не знала даже этого — будто в этой беде, в горе дедушки и в безвинной вине тёти было что-то постыдное.

— Он был умным?

— До невозможности. Но только не в житейских вещах, — младенец умилительно чмокал, не подозревая, что речь идёт о его злополучном тёзке. Локтем тётя Алисия придерживала его голову — так умело и спокойно… Уна почувствовала, что невидимый узел в её горле начинает распутываться. Может быть, зря она с таким напряжением ждёт катастрофы? Может быть, мама в конце концов примет её такой, какая она есть? — По-моему, он знал всё на свете. А беседу вёл так, что… — тётя фыркнула. — В общем, девчонки из нашего круга визжали — то от восторга, то от обиды. Гельмина Каннерти — та, что потом вышла за альсунгского двура, — особенно усердствовала… Альен проходил мимо неё, как мимо мебели, и я уже боялась, что в отчаянии она покончит с собой.

— Отец сказал, иногда он был безжалостным.

— Он мог быть очень жесток, — кивнула тётя. — Мог в упор не видеть, что делает кому-нибудь больно. Или видеть, но продолжать — просто из азарта. Твой дедушка был таким же. Думаю, поэтому они и не ладили.

Продолжать из азарта… Уне вспомнились хроники рода Тоури, мать, а потом — почему-то — Бри. Ей снова стало не по себе.

— Не смотри так, Уна. Альен вовсе не злодей. Он был способен на сильные чувства, — тётя прекратила баюкать младенца и уложила его, вновь задремавшего, обратно. — Возможно, на слишком сильные по человеческим меркам… Отец порой называл его подменышем. Говорил, что у него не мог родиться такой сумасшедший сын. Что его принесли Отражения или болотные духи…

— Или боуги, — отчего-то у Уны защемило сердце. — Как в твоих сказках.

— Да. Хорошо, что ты их помнишь, — тётя улыбнулась. — Только это не мои, а древние сказки. Нам их рассказывала наша няня, Оври. Альен по-настоящему любил её. Правда, всегда думал, что его любовь приносит людям несчастья… — Уна стиснула зубы. Это не просто напоминало её собственные мысли о себе — тётя будто развернула их и огласила, подобно посланию в свитке. — И, наверное, в чём-то был прав… Но это не заставило меня от него отказаться. И никогда не заставит.

Уна поднялась с ковра. Глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и одёрнула платье. Мама настояла, чтобы сегодня она оделась в небесно-голубое — цвет богини Льер, цвет новой жизни. Сегодня и завтра всё здесь — в честь маленького Альена… Дядя Колмар пригласил менестрелей, и вечером они будут играть в большом зале. А на завтра (специально для дяди Горо и — немного — для самой Уны) запланирована охота на лису в ельнике Рориглана. Дядя Горо считает, что в это время года и ранней осенью лису травить лучше всего; и дядя Колмар, волей-неволей, вынужден с ним соглашаться… Иначе можно и обидеть вспыльчивого родственника.

Короче говоря, жизнь продолжается. Стрижи вьются и кричат над башнями — а Уна узнаёт наконец-то правду.

Она думала об Альене Тоури. Чем больше она о нём думала, тем больше в ней творилось что-то непостижимо важное. Это казалось важнее предстоящего брака, важнее победы Дорелии над Феорном; и даже (увы) важнее рождения кузена… Поймёт ли тётя, если Уна скажет ей об этом? Поймёт ли хоть кто-нибудь?

Вряд ли. Есть что-то безумное в том, чтобы ощущать такую связь с незнакомым человеком, с не самым близким родичем, запятнавшим свою репутацию кляксами тайн. Что-то дурное. Что-то от подменыша.

А с особенностью её магии, которой почему-то нравится не вовремя открывать истину о вещах и людях… Что привиделось бы Уне, если бы она в минуту пробуждения Дара коснулась Альена Тоури? Даже предположить трудно.

Впрочем, он наверняка сумел бы скрыть от неё всё что угодно. Ей нечего и мечтать о том, чтобы сравниться с волшебником такого мастерства — ни сейчас, ни когда-либо в будущем; ведь пока ей не даются и простенькие чары невидимости, да и призвать огонь получается лишь изредка — причём то крошечной искоркой после громадных усилий, то неуправляемым пожаром, как тогда, в конюшне… Нет, Уне нечего и мечтать о подобном. Если, конечно, тётя не преувеличивает, ослеплённая своей любовью и вечной верой в лучшее.

Теперь осталось самое сложное.

— Так ты думаешь, что он жив?

— Я почти уверена! — шёпотом воскликнула тётя. — Ты не представляешь, Уна, какая бездна сил была в брате!.. Он выдержал бы любые испытания. Будь его воля, он перевернул бы мир. Иногда мне кажется, — она грустно усмехнулась, — что он это и сделал… Когда мы встречались в последний раз, он был… Странным. Ещё более странным, чем обычно, я имею в виду. На нём будто тень лежала, — она нахмурилась, глядя на комод, где таились пелёнки, распашонки и чепчики. — Альен не посвятил меня в свои дела, но у него явно была какая-то цель. Он зашёл в Кинбралан по пути, чуть ли не случайно. Он направлялся куда-то ещё.