Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Он усмехнулся ей в волосы.

— Конечно же, будет, Уна. И ты знаешь, что остаться я не могу.

— Ради твоего долга?

— Ради твоего блага. И не только твоего. Так просто не может быть. Мой путь должен продолжиться иначе.

— Знаю. Но мне так хочется…

Договаривать не было смысла.

— Это не значит, что я не хочу, — сказал лорд Альен через некоторое время. Его голос уже не был перехвачен спазмом боли, но руки всё ещё легко лежали на спине Уны. Легко — точно были там всегда, точно их высекли вот так, в одной каменной статуе. — Просто иногда дело не в желании. Ты ведь понимаешь. Я хочу остаться, но впоследствии хуже будет всем — да и мне. И я буду жалеть о том, что поддался искушению. Я так устроен, Уна. Если хочешь, считай это болезнью, — новая рваная усмешка. — Мой отец так и думал, к примеру. Врождённый изъян.

— Это не болезнь, — с неожиданной для себя (учитывая обстоятельства) твёрдостью возразила она. — И не изъян. Ты — тот, кто ты есть.

Мы — те, кто мы есть, — в ушах загремел землистый, пахнущий травами и дикими цветами рёв медведицы Бергарот. — Ни больше, ни меньше.

— Хочешь сказать, я не безумен? И не жесток? — в глубокий голос вкралась лисья насмешка. Поддевает. — И моя близость способна принести добро хоть кому-то?… Ох, Уна. Как же далеко зашло твоё помешательство.

Уна повернула голову, чтобы щекой плотнее прижаться к шёлку его рубашки. Её давно преследовали глупые порывы выяснить, бьётся ли его сердце так же, как у всех людей. Оказалось — бьётся.

— Тогда тётя Алисия тоже помешанная, — парировала она, неубедительно изобразив обиду. — Она говорит о тебе с большим жаром, чем жрецы о богах, а менестрели о музыке.

Высвободив одну руку, лорд Альен вновь провёл по камням бортика. Ноздри защекотал запах гари: мох темнел и обугливался, и вовсе не от свирепого солнца. Что ж, не худший способ «выпустить пар».

— Алисия просила меня остаться. Смелее и дольше, чем ты. В тебе вообще пока ещё слишком много робости. И порой… самоумаления. Это даже отталкивает.

Больно. Она молча проглотила удар.

— Она просила, и ей ты тоже отказал?

— Конечно. Хотя это далось непросто. Алисия любит меня, но не творит из меня полубога. А ты — творишь.

Он явно добивался — в числе прочего — чтобы Уна разорвала объятие. Она обречённо разжала руки и отстранилась.

— А её сыновья? Ты мог бы пожить в Рориглане и учить их. Помогать ей и дяде Колмару. Особенно если не хочешь претендовать на власть в Академии или остаться здесь — если тебе… неловко.

В синих глазах лорда Альена отражались выступы южной башни. Коронная улыбка — призрачная, краешком губ — подсказала ей, что деталь «неловкости» понята и иронически осмыслена.

— Неловко. О да. После моего приезда твоя леди-мать всего раз изволила покинуть свою спальню.

Представив эту сцену, Уна невольно поёжилась.

— И что она сказала?

— Ну, мы поговорили, если можно так выразиться. И, — лорд Альен тихо засмеялся, откинув назад голову, — это был короткий разговор.

— Не сомневаюсь, — пробормотала она, гадая, какие проклятия выбрала мать, чтобы выразить просьбу «освободите Кинбралан от своего присутствия» и любезное замечание «вот незадача: я долго думала, что Вы мертвы, а Вы вдруг вернулись и учинили — ходят слухи — какой-то новый переворот. Говорят, власть сменилась? Хорошо, что я далека от политики». — Потому и считаю, что Рориглан был бы лучшим вариантом. Твои племянники…

— Славные мальчики, но не Тоури. Они все в супруга Алисии. Это ощущается уже в колыбели.

— Это минус?

Он задумчиво дёрнул плечом.

— Не быть Тоури? Нет. Это так, как есть, — её эхом отброшенные слова. — Неизменно. Равно как и противоположное. Быть Тоури — значит быть частью этого замка. Тёрна, камней и осин. Бродить по его коридорам всю жизнь — кем бы ещё тебя эта жизнь ни сделала… И я не останусь с сестрой, Уна. Я вообще не останусь в Обетованном. Так нужно, и да будет так. Кинбралан, Ти'арг, мир — забирай их себе, — кончики прохладных пальцев вдруг коснулись её щеки. — И впиши своё имя в вечность. Ты этого заслуживаешь: хватит прятаться и бояться. Ты заслуживаешь большего, чем просишь. Большего, чем брести следом за мной, лишившись воли.

Она поймала его руку.

— Может, я этого и хочу. Лишиться воли. Может, иногда так и надо.

Он покачал головой. Мельком взглянул на дымящийся мох, и следы обугленности исчезли.

— Ты пока не понимаешь, о чём говоришь. И этого не будет.

— Почему? Ты отвергаешь корону, Кинбралан, нас… — крик коршуна, низко пролетающего над стеной, почему-то заставил его улыбнуться. — Ради одиночества и боли? Ради мыслей о прошлых ошибках и о… тех, кого не вернуть? Это уже не свобода, а пустота.

Он помолчал, глядя на отвесный взлёт коршуна. И с неожиданной ласковостью заметил:

— Ты молодец, Уна. Правда, молодец. Это убедительно. И, когда ты смелее обычного, ты уговорила бы любого… Кроме меня. Есть пустота, которую не изменить и не наполнить. А если наполнить — она просто поглотит содержимое.

— Но я люблю тебя, — почти шёпотом выдохнула она. Зачарованный сапфир хотелось сорвать с цепочки и швырнуть вниз, а следом за ним — и зеркало Отражений. Разве они спасают её от бессилия?

Он вздохнул и достал из кармана что-то маленькое, коричнево-крапчатое. Статуэтка.

— Бадвагур, мой друг-агх, вырезал её во время наших странствий. Он умел создавать прекрасные вещи, — лорд Альен помолчал, будто осмысляя сказанное. Потом кивнул себе — как если бы признал, что высокие слова здесь не украшение, а справедливая оценка. — Именно прекрасные. Можно было бы сказать «как жизнь», но — красивее жизни. Без того страшного и больного, что в ней есть. Чистую гармонию… Наверное, потому наша встреча и казалась мне всегда чем-то до предела нелогичным. Если подумать, я никогда не встречал кого-то, кто был столь полной противоположностью мне и так охотно со мной спорил — всегда, обо всём. Но я… восхищаюсь им. Я слишком поздно понял, сколько значила наша недолгая дружба. Она срастила больше разрывов, чем я один.

Он разжал руку, и Уна увидела мягкие, округлые очертания совы: голову с широко расставленными глазами-монетами, мелкий и точный узор перьев, когти, крючковатый клюв. Сова была вырезана правдоподобно (более чем — казалось, что кусочек камня сейчас заухает и полетит выносить приговоры преступницам-мышам), но с такой любовью к каждой мелочи, что выглядела милым, почти беззащитным существом. Никакого зловещего ореола из поверий и легенд, никакой ночной потусторонности.

Это заставляло улыбаться. И Уна улыбнулась — почти против воли, со щеками, ещё стянутыми от непросохших слёз.

— Чудная сова. Думаю, зоолог из Академии не воплотил бы сходство лучше.