Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Последний вопрос был задан без перехода — как бы между прочим, в качестве связки; но что-то в лорде Альене натянулось, словно чёрная струна. Он побледнел — серьёзное белое пятно в насмешливом мраке — и долго не отвечал. Они с Тхэлассой стояли перед драконицами, друг напротив друга — разные и похожие, точно искажённые отражения одного предмета. Их роднил какой-то тёмный блеск. Уна впервые поняла: они так близки, что могут быть только врагами — или, наоборот, стать друг для друга всем.

Но второй вариант исключается: слишком темны и переполнены болью — испытанной от других и другим нанесённой — сердца обоих.

— Его?

— Да. В Кезорре ты искал сведения о некромантии и истории, драконах и западном материке, но мы оба знаем, в чём крылась суть… Точнее, одна из сутей. Так нашёл — его, своего учителя? Того, кого однажды назвал лучшим из живших?

Лорд Альен молчал ещё пару мгновений, а потом вдруг вытянул из ножен меч. Сталь, отливающая синим, вскинулась со змеиным шелестом; воздух отяжелел, пропитавшись её мрачной силой. На Уну пахнуло подземной гнилью, жасмином и — почему-то, действительно — миндалём; сотня смутных шёпотов, стонов, касаний призрачных рук закружилась над площадью; шум битвы затих, отдалившись, и ти'аргские воины замерли в беспричинном — как им казалось — приступе ужаса.

Помнишь — забрать — умри — никогда — помнишь…

Неподвижное, нелепо большое тело дяди Горо, распростёртое на земле. Из той же земли — мох и травы на каменной шкуре медведицы Бергарот, а рядом — пустая оболочка, оставшаяся от драконицы. Драконицы, любимой Фарисом — Фарис предал их; почему ей не больно от этого, почему она думает, что его извращённая любовь давала на это право?… Право, которого не дал отец — неужели я правда тебе совсем, совсем не нужна и просто себя убедила, а всё это время ты лгал — почему это заменило мне всю жизнь — это безумие, помешательство — или единственный её смысл, а всё прочее лишь суета и томление духа — я больна или я живу — безумна или понимаю больше других — как выдержать этот гул в голове, этот добровольный костёр, охвативший тело и разум, эту жертву, как у той, ставшей из птицы человеком — давным-давно…

Жертву?

Уна собрала всю волю в один узел, как её учил лорд Альен, и вынырнула из чар. Погружение в тёмные шёпоты заняло не больше секунды. Синеватое лезвие рассекло воздух, и Тхэласса побелел от боли. На его рубашке — на груди, возле плеча — забагровело кровавое пятно.

Однако лорд Альен не подходил и не касался его мечом. Уна потёрла лоб: ведь почти поняла, почти нащупала разгадку… Тхэласса говорил о непроницаемой защите — но она, как видно, не действует. Почему?

Не способна, глупа, не нужна. Жертва.

Может быть, это всего лишь новый шанс — не конец, а новый этап игры-испытания? Может быть, ей следует прикоснуться к его замыслу, чтобы понять суть — как тогда, с кладом боуги и сапфиром?

Или она вновь обманывает себя — отчаявшаяся маленькая девочка, которая плачет от запутанных кошмаров в темноте?…

— Я никогда не говорил тебе об этом, — сказал лорд Альен, опять занося меч. Воины за спиной Тхэлассы забеспокоились, но не решались приблизиться: Андаивиль, возвышавшаяся над площадью, красноречиво зарычала.

— Нет, — зажимая порез ладонью, наместник тускло улыбнулся. — Но я догадался.

— Это не твоё дело.

— Не моё. Но я хочу знать.

Глаза лорда Альена сверкнули нездешним гневным светом. А потом медленно — с кошачьей обречённостью — закрылись.

— Нашёл. Нашёл, но… — и он закончил фразу по-кезорриански. (Всё же сколько музыки в этих звуках; наверное, Шун-Ди прав, и пора всерьёз заняться изучением языков). Тхэласса кивнул.

— Нашёл, но удержать не в твоей власти. Понимаю, — он всё ещё зажимал порез, но кровь шла всё неохотнее: недолговечные раны Двуликих. — Что ж, мне жаль. Я видел, сколько значила для тебя та история.

Лорд Альен помолчал.

— Это недописанная история. Из тех, что не могут закончиться. Такие всегда много значат.

— И всё же, — Тхэласса выпрямился, без всякой враждебности заглядывая противнику в лицо, — ты не убьёшь меня. Я тоже — одна из твоих «недописанных историй»?

— Кто тебе сказал? — и лорд Альен снова рассёк мечом воздух — будто в рубящем ударе.

На этот раз боль согнула Тхэлассу пополам; Уна видела, как желваки заходили на точёных широких скулах. Волна тёмных чар — агрессивная, как бросок змеи или дисгармоничная, режущая ухо мелодия, — снова прошлась по её зеркалу и кулону. Она не должна вмешиваться, но всё-таки что происходит?

Нельзя. Молчи. Всё должно быть так, как он сказал.

Должно ли?…

— Предположение, — выдохнул Тхэласса, рухнув на одно колено. Несколько мечников уже бежали к нему от храма, но он поднял руку в запрещающем жесте — и они остановились, в замешательстве переговариваясь. Видимо, перспектива оказаться между двух драконов и в двух шагах от лорда Альена значительно приглушала их чувство долга. — Тогда убей меня… Сейчас. Бездна, — Тхэласса отвёл ладонь от живота — кровь заливала её, точно красная липкая перчатка. А потом — Уна вздрогнула — улыбнулся. — Но ты ведь знаешь, Альен, что этого не будет. Как знаешь и то, что я не сдам город. Не признаю, что проиграл. Во многом я такой же, как ты — так к чему всё это?

— Во многом, — лорд Альен занёс меч в третий раз. — Но не во всём.

Шепчущие тени по-прежнему метались вокруг него — Уна не знала, одна ли она их видит; пахло затхлыми могильными цветами; его лицо светилось изнутри жестокой решимостью. Клинок опустился — но в ту же секунду Тхэласса съёжился на земле, поглощённый уже знакомой Уне светлой вспышкой. Красивое лицо исказилось, сползая, подобно маске; мышцы застыли узловатыми буграми, а одежда затрещала по швам. И вот (у храма вновь раздались восклицания и проклятья) на месте лживо-юного правителя стоял зверь.

Снежный барс. Уна никогда не встречала их раньше, лишь видела миниатюры в книгах. Королевская чёрно-белая шкура сияла в ночи; порождение небес — но небес ли?… Пятна усеивали её, как буквы — лист; и теми же чёрными пропастями — взрослыми, старыми, древними — зияли глаза. Барс упруго подался назад, готовясь к прыжку. Несмотря на кровоточащие раны, жуткая, сокрушительная сила наполняла его движения. Мягкие лапы ступали по плитам бесшумно и гордо — до самонадеянности, даже откровенного самолюбования, — совсем как…

Да. Как ноги лорда Альена. Уна смотрела, как барс отталкивается от земли и прыгает — как отец ещё раз заносит клинок — как идёт, прорывая ткань мира, время, и тянется шальная весенняя ночь. «Я всегда был твоей звериной стороной». Теперь ясно, почему он сказал это.

Прыжок оборвался на середине: барс неуклюже повалился набок, скуля, точно кот, получивший хозяйский пинок за уничтоженные сливки. И — спустя ещё одну вспышку — заново обратился в человека. Израненного, бледного, унизительно голого; Тхэласса скорчился на земле, истекая кровью — почти так же, как Лис недалеко от него. Уна хотела отвернуться, но не смогла заставить себя.