Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Тхэласса достал из кармана платок, вытер губы и подбородок, затем — очень аккуратно — руки. И спокойно, как прежде, направился к лорду Альену.

Он что, укусил его? Перегрыз горло? И — даже не снизойдя до того, чтобы превратиться в зверя?

— Лис… Проклятье.

Со слабым удивлением она поняла, что выругалась вслух — а отчаяние вдруг сменилось яростью. Всё происходящее отчётливо напоминало какой-то глумливый спектакль — злую сказку о насилии.

— Серебряный Рёв, пожалуйста, подойди ближе, — Уна коснулась прохладного гребня драконицы, тщетно стараясь думать яснее; её колотила дрожь. — Я хочу увидеть, жи… Увидеть, что с Лисом. И услышать их разговор.

Рантаиваль чуть повернула голову; её узкие ноздри затрепетали.

ОН ЖИВ. Я СЛЫШУ ЕГО СЕРДЦЕ. ОН ИСТЕКАЕТ КРОВЬЮ, НО РАНЫ ДВУЛИКИХ БЫСТРО ЗАТЯГИВАЮТСЯ.

Уна выдохнула; что-то внутри всё ещё сжималось, будто её толкнули в спину с высоты — и падение длится и длится. Лис лежал, не двигаясь, под градом оскорбительных жестов и хохота. Она заставила себя не смотреть в ту сторону.

«Спасибо. Но всё равно подойди ближе, пожалуйста, — Тхэласса как раз подошёл к лорду Альену — на расстояние, пригодное как для боя на мечах, так и для приятельской болтовни, — и остановился, всё так же холодно улыбаясь. — Я должна слышать их».

В горле Рантаиваль что-то строго заклокотало; дрожь отдалась в чешую и седло.

ТВОЙ ОТЕЦ ВЕЛЕЛ ИНАЧЕ. ОН ВЕДЁТ НАС, Я НЕ МОГУ НАРУШИТЬ ПРИКАЗ.

«Он велел не сходить с тебя. Мы не нарушим его приказ, если ты просто подойдёшь поближе».

Кончик серебристого хвоста плетью щёлкнул по камням; Рантаиваль снова обернулась (мечники испуганно подались назад), и Уне показалось, что она по-драконьи усмехается.

ХИТРО. ЧТО Ж, Я ПОПРОБУЮ. ДЕРЖИСЬ КРЕПЧЕ.

Рантаиваль гибко выгнула спину, расправила хвост, приподнялась, и когти (каждый — длиной в половину человеческой руки) заскрежетали по камням площади. Уна покачивалась в седле, чувствуя себя всадницей на очень большой и странной лошади (интересно, Росинка простила бы ей такую измену?). Смятение ти'аргцев усилилось: они уже не смеялись над Лисом, а перестраивались в боевой порядок, обмениваясь тревожными возгласами; вновь раздался звон обнажаемых мечей.

Ты опять разочаровала меня. Имей это в виду. У тебя не хватает ума даже на то, чтобы выполнить простейшую просьбу.

Она стерпела эту пощёчину, как стерпела прежние.

«Дело не в уме. И я не буду вмешиваться, обещаю».

Лорд Альен не смотрел на Рантаиваль — точно можно было не заметить движущуюся серебристую гору с крыльями. Он уже говорил с Тхэлассой — негромко и, судя по движениям губ, презрительно растягивая слова.

Ты просто подтвердила то, что я давно уже понял. Ты слишком любишь себя, Уна — гораздо больше, чем всех других. И больше, чем меня. Ты даже в битве не можешь обуздать свою дерзость и делать то, что тебе сказано. Хочется похвалиться силой, да?

Уна стиснула зубы так, что заныли скулы. Прав он или нет? Ложь или жуткая правда?… Она безнадёжно запуталась. Отрицать — значит хнычуще оправдываться, согласиться — значит… Проиграть? Но разве он враг ей?

Рантаиваль остановилась неподалёку от Андаивиль, лорда Альена и Тхэлассы, а площадь у храма окончательно заволокло дымкой мглы. В небе проступил молочно-белый рожок месяца.

«Плохо же ты меня знаешь, если думаешь так, отец».

Он ей не ответил. Зато ответил Тхэлассе — на слова, которых Уна не слышала:

— Я тоже помню тебя. Правда, если не ошибаюсь, в те годы в Вианте ты носил немного иное имя.

Тхэласса склонил голову. На его подбородке и воротнике рубашки — чистейшем, как снег, оставшийся в памяти о зиме, — всё ещё краснели мелкие капли. Он двигался с мягкой пружинистой силой, со слишком плавно-упругими для человека переходами — это так напоминало Лиса, что Уне стало совсем нехорошо. Но от Лиса не тянуло смертью и наслаждением, обретаемым в чужой боли; если иногда и возникало чувство опасности, то другое. Уна не знала, влияет ли услышанное о барсе-одиночке на её восприятие — но сейчас ей казалось, что в нём и нельзя было увидеть никого, кроме убийцы. Как его приближённые не замечают этих налитых сталью мышц — хоть и скрытых юношеской стройностью, — этих зубов и точных, как у музыканта или часовщика, пальцев, а главное — глаз?… Отсюда она разглядела их — две матово-чёрные, невесть что прячущие пропасти. Безумные, как у…

Она перерубила мысль, точно запретную колдовскую ниточку. Он уже достаточно сказал, и слушать больше не хотелось — даже с учётом её извращённой жажды просто слушать его, вне зависимости от слов. Мысленно назвать по имени — почти позвать, а до такого она не унизится. Не сейчас.

Хотя унижение ли это — прощать боль, нанесённую тем, кому служишь как смыслу жизни? Унижение — или особая форма гордости?

Колодец. Я лечу в колодец.

Она встряхнула головой, прогоняя наваждение. Лорд Альен говорил так о мыслях, которые затягивают и уводят от реальности в бесконечности зеркальных коридоров, монотонных, подобно ритму заклятия, — мысли-колодцы. Он называл их одной из основ тёмной магии.

И ещё — письма.

— Тэска, — сказал Тхэласса, внимательно — со странным удовольствием — оглядывая своего собеседника и красную драконицу за его спиной. — Я давно придумал это имя — специально для людей. Им, бедняжкам, трудно произносить настоящее. А люди обычно выбирают путь наименьших усилий.

Лорд Альен поднял бровь.

— Звучит довольно пренебрежительно.

— О нет, — улыбка-оскал; света месяца, дальних окон и факелов хватило, чтобы Уна увидела пятна крови и на клыках. Крови Лиса. Вот бы содрать с черепа это красивое, белокожее юное лицо — как снимают прилипшую маску. — Наоборот, я восхищаюсь людьми… Хоть и не все из них похожи на тебя, Альен Тоури. Надо же, какое удивительное превращение с тобой произошло.

И он добавил несколько певуче-звонких слов — видимо, на кезоррианском.

— От моего Дара пахнет свежей кровью? — переспросил лорд Альен. Хмыкнул, задумчиво покручивая на пальце перстень с чёрным камнем. Уну бесило его равнодушие к раненому Лису — и к ней самой, скованной его приказом. Почему он так жесток сегодня?… Потому что он такой всегда. — Какая грубая лесть. В твоих устах, конечно: в любых других это было бы обвинением. Так или иначе — это ни к чему.

Тхэласса втянул носом ночной воздух. Чутко прищурился; Лис принюхивался почти так же, никогда не стесняясь привычек своей звериной половины.

— Ещё отдаёт миндалём и жасмином. Тут уж не знаю, почему. Возможно, — улыбка стала почти плотоядной, — личное послевкусие.

— А ты не особенно изменился, — устало обронил лорд Альен.

— Ты тоже. Разве что… вырос. Волчонок стал волком — лучшим и худшим из вожаков, — Тхэласса кивнул на Андаивиль; та демонстративно отвернулась, выпустив облачко дыма из ноздрей. — И ты всё-таки нашёл драконов. Даже привёл их сюда, на ваш маленький благополучный материк… Впечатляет. Мои поздравления. Ещё и успел зачать красавицу-дочь.