Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

— Так твой хозяин — Наместник острова? — понял Альен. Раб опять кивнул, и что-то по-кошачьи вкрадчивое, довольное разлилось по его лицу.

— Наместник короля, пока это будет угодно Прародителю. Но чужеземцев отводят к нему по другим причинам, о мой господин.

— По каким же? — с подозрением спросил Альен. Только сейчас он начал смутно припоминать, что слышал имя Люв-Эйха раньше. Вот только где и при каких обстоятельствах?… В Дорелии, Ти'арге и Кезорре были толпы торговцев из Минши, в Долине всегда обучалось с десяток-другой молодых местных магов; не то, всё не то…

— Господин Люв-Эйх — первый на Священной земле собиратель редкостей, — простодушнейшим тоном сказал раб — так, будто это всё объясняло. — И потомственный Мастер Масок. Господин с запада мог видеть его маски по всему Обетованному.

Редкости, маски… Приступ пьянящей радости оставил Альена, как только он вспомнил, что Бадвагура раб окрестил карликом, а Ривэна — безумцем. Было во всём этом что-то нехорошее — более нехорошее, чем в обществе русалок или Зелёной Шляпы.

Надо было спросить у боуги, не поддерживают ли случаем в Минши Хелт. Подобные слухи не прошли бы мимо его гостиницы… Но эта мера предосторожности, как и многие другие, пришла Альену на ум слишком поздно.

— Что ж, я почту за честь полюбоваться на его коллекцию, — сказал он, тщательно подбирая слова. — И забрать своих спутников, если на то будет его воля.

— О, разумеется! — мелодично затараторил раб, изгибаясь в новом поклоне. — Господину с запада необходимо подкрепить свои силы и скрыться от солнца: близится полдень, а он опасен для такой светлой кожи… Не мерзко ли будет господину опираться на руку недостойного?… Господин с запада продолжит путь, когда ему будет угодно… Если на то будет воля хозяина.

Кожистые листья покачивались над Альеном, как диковинные знамёна, пока раб почтительно вёл его сквозь душное марево. Чем больше они удалялись от моря, тем становилось жарче — и тем больше истончалась невидимая ниточка, связавшая сердце Альена с молчаливой синей пустыней. Ему было жаль уходить, действительно жаль. Давно не приходилось испытывать ничего подобного (Кинбралан, Гха'а и даже Домик-на-Дубе он покидал скорее с облегчением), и потому в печали было даже нечто приятное.

Вопреки всем теням, земля была горячей и жгла Альену ноги. Он поздравил себя с тем, что сапоги утонули…

И тут же ощутил внутри то самое, противно-тянущее, как бывает, когда вдруг падаешь. Утонули ведь не только сапоги.

Утонула диадема Хелт.

Он уже так привык считать её своей — почти как часть тела, — что не подумал об этом сразу.

Горячая сухая земля как-то исподтишка перетекла в посыпанную песком, исхоженную дорожку; пальмы выстроились в аллею, будто войско глупо-чванливых рыцарей с плюмажами на шлемах.

Раб, кажется, всё говорил ему что-то, но Альен не мог слушать.

Диадема Хелт утонула. Я больше не увижу, как убивал тебя, учитель.

За пальмами потянулись газоны под щегольски-изумрудной травой, шмели гудели вокруг цветущих кустов шиповника… Тонко пахло жасмином — этот запах нравился Альену. Единственное ароматическое масло, которое он скрепя сердце не считал пошлостью. Может, впрочем, ещё оттого, что им когда-то пользовалась мать… Странные фокусы вытворяет иногда сознание.

Я вообще больше тебя не увижу.

«Ты знаешь, что делать, чтобы случилось иначе…» — призывно шепнула та его часть, что всё ещё была охвачена пламенем Хаоса. Альен криво усмехнулся. До чего предсказуемо, честное слово. Если тауриллиан предложат ему такую цену — хватит ли духу отказаться?…

Не думать, не думать, не думать… В бездну. Думать о Люв-Эйхе, о загадке Дии-Ше, о том, не подставил ли их боуги своим волшебным кораблём, — о чём угодно, кроме. А ещё лучше — о синеве неба, которое уже режет глаза (точно не было ночной непогоды), о совершенно бесшумных шагах юноши-раба по песку, вон о той стрекозе — почему-то красной с рыжими разводами…

Не самое худшее место, надо признать. По-своему красивое, хоть и не в его вкусе.

Я найду выход. Должен найти.

Дом господина Люв-Эйха трудно было не заметить — но лишь потому, что стоял он на вершине холма, склон которого образовали, наподобие ступеней, широкие зелёные террасы. В самом строении не было ничего помпезного или безвкусного — как в тех замках, дворцах или храмах, что иногда казались Альену порождением чьих-то пьяных галлюцинаций. Двухэтажное, лёгкое и изящное, из пёстрого камня — в Минши любят такой. И вправду: почему бы в такую жару не посмотреть, как оттенки голубого переходят в салатовый и прохладный сиреневый. Почти как глоток из фонтана.

Настоящий фонтан весело журчал перед главным входом — высокой дверью в форме миндаля. Таких же вытянутых очертаний были окна и плитки с мозаикой из мелких ракушек, украшавшие второй этаж и фундамент. Целых три балкона поддерживали тонкие, изящные колонны вроде кезоррианских. Что ж, у господина Люв-Эйха явно есть вкус — или просто талантливый архитектор на службе.

«А может, и в рабстве», — подумал Альен, заметив, что ещё один смуглый юноша с клеймом-скарабеем прохаживается по дорожке на верхней террасе, ненавязчиво поигрывая кривым ножом. Другой сметал пыль с белоснежных ступеней, но лицо у него было такое суровое, будто это не пыль, а человеческие кости. Третий обогнал их, ловко придерживая на макушке огромный поднос, заставленный креманками, тарелочками и вазочками. Следом за подносом проплыл такой запах, что даже Альен, в этот период жизни равнодушный к еде, приподнял бровь.

— Сладости для моего господина, — шепнул ему раб-провожатый. — Господин любит, чтобы десерт подавали как следует.

— О да, я вижу… — задумчиво произнёс Альен, наблюдая, как полуголый раб пытается извернуться в дверях, чтобы пролезть внутрь вместе с подносом. Да уж, если голодный Ривэн будет вынужден на это смотреть — более жестокой пытки для него и выдумывать не нужно.

— Но он, конечно, пригласит господина разделить с ним трапезу, — раб снова белозубо улыбнулся. — Хозяин всегда рад гостям.

Альен искренне на это надеялся. Под беспощадным солнцем тёмная одежда впервые подводила его: он истекал потом, как студент Академии перед первым экзаменом.

У входа девушка-рабыня, с ног до головы закутанная в шелка, полила им на ноги воду из серебряного кувшина. На миг вскинув на Альена чёрные, с поволокой, глаза, она вспыхнула и чуть улыбнулась.

Они прошагали по узкому проходу (ноги утопали в богатом золотистом ковре) и попали в просторную залу с низким потолком, откуда доносились смеси причудливо-пряных ароматов. Пол устилали лепестки роз — белых и красных, похожих на кровавые пятна. Зала была круглой (внутренних стен не было, и от остального этажа её отделяли только лёгкие полупрозрачные занавеси), в её центре возвышалась большая курильница, откуда поднимался дым, благоухающий лимоном и пряностями. За завитками дыма просматривалась гора подушек разных форм и размеров — и с кисточками, и с вышивкой, и совершенно невообразимых цветов. Справа уместилась роскошная позолоченная клепсидра, и набухающие капли падали в нижнюю чашу, равнодушно отсчитывая секунды. В другое время Альена заинтересовало бы, как устроены водяные часы, но сейчас изучать их определённо было некогда: на подушках, скрестив ноги, сидел хозяин.