Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

— Доброй ночи, господин Наместник, — созерцая всю картину, почти искренне пожелал Альен. — Да озарит эти покои милость Прародителя… Если ты, конечно, веришь в него.

Связали Люв-Эйха на удивление искусно (не зря Альен собирал рабов накануне ночью, чтобы показать им пару надёжных узлов), так что шевелить он мог только глазами. Беспомощный, словно разложенный на столе барашек перед закланием, Люв-Эйх, тем не менее, сохранял своё вельможное достоинство. Оробевший Ривэн, подтрусив откуда-то сбоку, пробормотал нечленораздельное проклятие.

— Лучше бы этой бочке и рот заткнули. Ему пошло бы на пользу.

Бадвагур кашлянул с лёгким укором, но возражать не стал. Он сразу захватил дорожный узел и теперь с характерным каменным грохотом водрузил его на пол. Подбитые беличьим мехом агховы сапоги бесцеремонно топтали лепестки роз, рассыпанные по полу спальни. Вообще-то Альен ничего не имел против роз, но в этом зрелище было нечто умиротворяющее.

— Наверное, я должен благодарить судьбу, что не понимаю по-дорелийски, — брезгливо скривившись, заметил Люв-Эйх. — Как глупо и грубо, волшебник… Честное слово, я ожидал большего. А тебя всего-то и хватило на то, чтобы поднять на мятеж моих же людей, — он обвёл глазками-бусинками напуганных рабов. — Тех, кто здесь никогда и ни в чём не нуждался, — подчеркнул он, возвысив слащавый голос — ни дать ни взять кезоррианский оратор на диспуте. — Тех, с кем всегда поступали по справедливости. И кто может быть уверен, что так будет и впредь… Им некуда идти, волшебник. Ты до смешного наивен, если предполагал, что из-за масок я не вычислю виноватых. Ведь правда, Альх-Го? — Люв-Эйх покосился на грузного мужчину (Альен доверил ему миншийскую кривую саблю — им досталось не так уж много оружия, поэтому он подбирал самых сильных). — Никогда не думал, что тебя, такого честного слугу, увижу простым головорезом… Разве не я купил тебя на рынке Менхайи, когда у тебя ещё не сломался голос? Не я держал на коленях твоих детей? Не я защитил тебя от суда и публичной порки?… Так чем же заслужил я это унижение, Альх-Го? Отчего ты предал меня по одному слову этого чужеземца, этого бродячего фокусника без рода и дома?…

Бедный Альх-Го стоял, колотясь в крупной дрожи, и явно готов был выпустить из рук саблю — а заодно сорвать маску и со слезами покаяться. Альен вздохнул.

— Красивая речь, Наместник, но она тебе не поможет… Мне нужно от тебя только одно — письмо для короля. Ты должен отрекомендовать меня как мага из Ти'арга, поручиться за меня своим именем, домом и родовой честью. И за моих друзей, конечно, — поспешно добавил он, увидев, как озадаченно вытянулось лицо Ривэна. Люв-Эйх хмыкнул:

— Всего-навсего? Может, что-нибудь ещё?

— Да, — не меняя тона, сказал Альен. — Ещё ты подпишешь мою просьбу о корабле — для срочного и необходимого плавания на запад. И подтвердишь, что это в интересах союза Минши и Дорелии против Альсунга.

— Да с чего ты вообще взял, что есть такой союз? Это государственная тайна! — прошипел Люв-Эйх, впервые не сдержав злобу; ниточка слюны повисла на шлейфе его подбородков. — Слишком большая осведомлённость, волшебник. Ты что, ублюдок Абиальда Дорелийского или калеки Тоальва?!

Ривэн судорожно сжал и разжал кулак — будто всерьёз подумывал ударить Наместника. Альен вежливо улыбнулся.

— О нет, родился я в законном браке и от очень достойных родителей… Список требований почти окончен, имей терпение. Ты отпустишь нас троих и больше не будешь преследовать. И не станешь устраивать показательных пыток для этих людей, — он посмотрел на каждую из масок — красные, зелёные и синие, птичьи и звериные, они складывались в причудливое полотно. От такой пестроты Альену, с его обострённым восприятием, было не по себе; к тому же в носу всё ещё стоял запах смерти, смешавшийся с густым ароматом масел Люв-Эйха. — Ты не станешь разбираться, кто из них участвовал в этом. Таких меньшинство, Наместник, а наверняка тебе не дознаться… Я найду способ проследить, не сомневайся.

Альен переигрывал. Он, Бадвагур и Ривэн прекрасно понимали это, Люв-Эйх и рабы — к счастью, нет. Хотя при желании и запасе времени он на самом деле мог бы изобрести заклятие для того, чтобы «проследить»…

Долго стояло молчание. Сабля в руке Альх-Го наконец перестала трястись. Альен отметил про себя, что Ван-Дир-Го проявил поразительную смекалку, когда не полез за ними следом: его располосованную спину трудно не рассмотреть.

— Это всё? — спросил Люв-Эйх — мрачно, но уже без издёвки.

— Почти, — Альен достал диадему, и глазки Люв-Эйха вбуравились в прозрачный камень. Бадвагур слабо покачал головой: он явно хотел поскорее уйти отсюда, не вороша старые истории. — Ты отпустишь с нами на Гюлею самую старую из рабынь, Сен-Ти-Йи. А напоследок (прощальным подарком, если угодно) расскажешь мне вот об этой вещице. Так ведь принято в Священной земле — дарить гостям подарок ради удачной дороги?…

— Ты и туда проник, волшебник… В сердце Особой коллекции. Что ж, я не расстроен. Значит, ты видел, что ждёт моих врагов, — Люв-Эйх ронял слова с тихой прохладной ненавистью. Бадвагур, не понимавший ни слова, тяжко вздохнул, и Альен рискнул предположить, что он жалеет об отсутствии секиры. — Всех врагов, запомни. После этой войны я найду тебя.

Как бы самому найти себя после этой войны…

— Разве Прародитель не учит, что всему в жизни — своё время? — мягко, как у разбуянившегося ребёнка, спросил Альен. — Тебе сейчас не время угрожать. Диадема, Люв-Эйх. Я жду, — мертвенный холод серебра змейками пробирался под кожу. Сейчас на диадеме остались только следы давней магии, но когда-то её, несомненно, обрабатывал сильный волшебник.

— Одна из проклятых игрушек Сен-Иля, — выплюнул Наместник, тщетно пытаясь устроиться поудобнее среди верёвок. — Сына этой старой ведьмы, что осмелилась помогать тебе… Давно пора было её перепродать. Пугала бы ворон на полях — и то было бы больше пользы.

— Сен-Иль был ювелиром? — уточнил Альен. Как-то узнав слово «ювелир» на миншийском, Бадвагур вздрогнул и опустил голову — значит, всё ещё мучается из-за той смерти в шахтах… Нет, некогда сейчас задерживаться на этом. — Ювелиром и магом, так? «Иль» — так, по-моему, обращаются к мастерам из рабов?

— Я бы вырезал языки у тех, кто учил тебя, волшебник, — прошипел Люв-Эйх. — У каждого, кто говорил с тобой о Минши… Медленно и с наслаждением. Высушил бы их и собрал в гирлянду для Особой коллекции.

У Альена не было учителей, кроме Фиенни. И он всегда это знал. Может, поэтому нестерпимо захотелось ударить Люв-Эйха по жирной физиономии — так, чтобы вмятина осталась на мешке щеки…

— Отвечай, — приказал он, подавляя неуместное бешенство.