Юлия Пушкарева - Тени и зеркала [СИ]

Полёт в направлении, указанном Куари, тянулся недолго — но и за эту жалкую сотню взмахов Тааль начала изнывать от нетерпения. Гаудрун летела чуть впереди — напряжённая и безмолвная, как маленькая тучка; Тааль чуяла, что она полна мыслями о брате, и не решалась расспрашивать.

Грохот водопадов остался позади. Занимался чудесный, хотя суховатый день; лимонно-жёлтое солнце, ещё не войдя в зенит, прогревало Тааль сквозь перья. Внизу лежала незнакомая, прекрасная земля: широкий росчерк реки, пёстрые замшелые камни по её берегам, а дальше — плавные бока холмов, заросших так густо, будто они от кого-то защищались. Отец бы радовался, как ребёнок, изобилию невиданных растений, которые Тааль различала даже с высоты. Некоторые цветы были неправдоподобно огромны; один покрывал целую поляну, как-то плотоядно дрожа лепестками (Тааль слышала о таких, но никогда не встречала воочию). Между деревьев с тонкими извилистыми стволами то здесь, то там провисали гибкие когти лиан. С них то и дело вспархивали, приветствуя утро, разноцветные стаи птичек — маленьких и глупых, лишённых речи.

Тааль вздохнула. Совсем недавно у неё захватило бы дух от такой красоты — а сейчас она слишком хорошо помнила, что земля под этими лианами пропиталась невинной кровью.

— Вон там, видишь? — хрипло спросила Гаудрун, чуть замедляя полёт. — Серебряная роща. Куари мне сказала, что коняги там.

Тааль опасливо покосилась на спутницу — та старалась скрыть волнение, но выглядела как коршун, готовый броситься на цыплят. Ничего хорошего это не предвещало.

— Где? Там я вижу только туман и камни.

— Это не камни, а деревья, глупая. На то она и Серебряная… У коняг губа не дура, выбирают что поизящнее.

И она в угрожающем оскале приоткрыла клюв, начиная снижаться.

Тааль прищурилась и только теперь поняла: клочок чего-то серебристо-воздушного посреди зелени действительно был кущей из удивительных деревьев. По мере того как поднималось солнце, стволы их всё больше сверкали, почти слепя. Мягкое, как у речного жемчуга, сияние окутывало и кружевные сплетения ветвей, и совершенно белые листья. «Как застывшая песня любви» — это было высшей похвалой у майтэ. Пожалуй, Тааль никогда не видела ничего более прекрасного…

И тут ей почему-то вспомнилось создание из нового сна. Та чужая, опасная, тёмная красота на грани уродства, что пряталась в сдержанной силе движений, в синих провалах глаз… Она сделала петлю в воздухе, отгоняя наваждение.

Под серебряными деревьями совещались кентавры — пятеро, как и говорила Куари. Тааль всегда робела перед ними: они были огромны, как маленькие скалы, с мощными копытами и подметавшими землю хвостами; тёмные глаза на лицах, заросших курчавыми бородами, были сумрачны и, казалось, молчали о каких-то вечных и жутких тайнах. А главное — кентавры всегда носили при себе луки и колчаны, полные тончайших острых стрел. Они не охотились и не ели мяса, так что вытачивали стрелы, видимо, специально для (или от) врагов. Жили они обособленно, маленькими группами кочуя по равнинным местам, и умели вырезать непонятные знаки на камнях, кусках коры или листьях покожистее. Говорили тихо, а смеялись редко и раскатисто, на грани ржания; впрочем, назвать кого-то из них лошадью считалось худшим из оскорблений.

Кентавры вообще редко напоминали о себе соседям — в основном, чтобы заняться обменом или обсудить вопрос о границах. Слишком мудрые для насилия, они наблюдали за звёздами, обучали жеребят (ох, точнее детей), застывали время от времени в философских беседах или одиноком раздумье — иногда прямо посреди бега, остановив стук копыт. Возможно, поэтому к ним так тянуло Мьевита-учёного: отец Тааль восхищался кентаврами.

По крайней мере, до недавнего времени всё было так. Но теперь, видимо, изменилось.

Тааль сразу заметила, что четверо из пяти кентавров вооружены, хоть их луки и переброшены расслабленно через смуглые плечи, а стрелы спокойно спрятаны. Она поспешно ускорилась, чтобы предупредить Гаудрун, но было поздно: забыв о всякой осторожности, разгневанная майтэ уже налетела на одного из них, будто маленький чёрный смерч. Его товарищи отступили от неожиданности, а сам кентавр — светло-серой масти, почти незаметный возле деревьев — даже не пытался сопротивляться: только прикрывал руками лицо да отмахивался, как от назойливой осы.

— Негодяи, подлецы, тупые коняги! — выкрикивала Гаудрун, маленькая и злобная, пытаясь дотянуться до серого до когтями, то клювом. В зелени глаз полыхало бешенство. — Как вы могли, как смели, как только додумались!.. Что они сделали вам?! Что вам сделал мой брат — отвечай, скот!..

— Гаудрун, Гаудрун! — в ужасе повторяла Тааль, кружа поблизости, но взывать к её разуму было сейчас бесполезно. Кентавры встали в правильный круг, но за луки не брались. Двое из них — чёрный и гнедой — уже оправились от изумления и переглянулись с добродушной усмешкой. Гнедой, протянув руку, осторожно коснулся волос Тааль; она отпрянула, как от ожога.

— Унять твой подруга, — спокойно попросил он, коверкая трели майтэ. — Или она разозлить Турий-Тунт.

— Не разозлить, — протянул вороной, весело наблюдая за потугами Гаудрун. — Турий-Тунт крепок, как…

И продолжил шутку уже на своём языке. Остальные вежливо улыбнулись, явно избегая смеха-ржания при Тааль. Гаудрун продолжала поток оскорблений; складывалось впечатление, что сейчас для неё в беде целого гнездовья несчастный серый кентавр повинен лично. Он наверняка понимал это и просто ждал, грустно глядя на неё чёрными глазами.

— Подонки! Варвары! Сволочь! — надрывалась Гаудрун, теряя перья от напряжения. — Куда вы увели их?! Не смей молчать, белесая коняга!.. Вы загнали Биира в клетку — моего Биира, совсем птенца!

— Она терять сын? — участливо спросил пегий кентавр, самый крупный из всех. Обращался он почему-то тоже к Тааль.

— Брата, — сказала Тааль, пытаясь спикировать на Гаудрун сверху, чтобы помешать ей двигаться — она уже не видела другого решения. — Вы взяли в плен её маленького брата. И всех сородичей.

— Им нет вреда, — живо замотал головой второй гнедой, как две капли воды похожий на первого. Тааль заметила, что руки у него испещрены теми странными знаками, которые так любят изображать кентавры. — Совсем нет. Все живы. Просто жить другой место. Скажи ей.

— Я не верю! — взвыла Гаудрун, не отвлекаясь от своего занятия. — Не верю вашему лживому ржанию, чудовища!.. Зачем было сгонять нас с гнездовья, если вам нужна была просто наша вода?!

— Как зовут твоего брата? — вдруг спросил серый кентавр, поднимая светловолосую голову. У него был очень приятный голос — и говорил он правильнее всех, ласково и задумчиво роняя майтианские ноты. Тааль замерла, вглядываясь в него. «Ты легко узнаешь его», — прожурчал тогда Эоле… Гаудрун не отреагировала, и Тааль ответила за неё: