Юлия Пушкарева - Тени и зеркала [СИ]

Стыд и горечь слышались в его словах. Кто-то из кентавров понурил горбоносую голову, но большая часть явно была на стороне Метея-Монта.

— Кстати, зачем? — осмелилась Тааль прервать речь кентавра. — Зачем водопады понадобились тэверли?

— И эта вода, и земля вокруг священны, — сказал Турий, озвучив то, что она и так знала. — И тэверли они нужны, чтобы открыть им дорогу домой — на восток, за море. Для каких-то огромных, древних обрядов. Я не знаю, каких — да и никто, наверное, не знает… Просто некоторые точки нашего материка для этого обязательно должны принадлежать им. Сколько крови прольётся при этом, для них неважно… Это всё, что нам известно.

— Точно, — вздохнул вороной. — А ещё от этой воды их чудища будут лучше расти…

— Чудища? — вздрогнула Тааль.

— Да, большие, тоже с крыльями, но как… Как у…

— У летучих мышей, — нетерпеливо подсказал Метей-Монт. — Он говорит о драконах.

Драконы… Это слово ничего не сказало Тааль — зато почему-то поразило Гаудрун, которая побледнела ещё сильнее.

— О нет… Это неправда. Скажите, что это выдумки… Мой Биир… Там, где драконы… — и она, вновь не выдержав, издала горестный майтианский крик — из самых глубин груди, — от которого пух на Тааль встал дыбом.

— Да уж, — зло хмыкнул Метей-Монт. Он, казалось, наслаждался страданиями Гаудрун, и Турий теперь смотрел на него с нескрываемым осуждением. — Одно неловкое движение, и — кучка пепла вместо твоего братца…

— Глупости, — сухо обронил Турий. — Тэверли и близко не подпускают пленных к своим тайнам, а драконы — это, наверное, главная из них… Скажи, Тааль-Шийи, — с подчёркнутым уважением он повернулся к ней, — зачем ты прилетела сюда? Просто провожала подругу?

«Шийи» — что это, интересно, означает? «Маленькая глупая птица»?…

— Н… Не совсем, — у Тааль не хватило духа солгать ему. — Моя мать больна… Магия тэверли, наверное, затронула и наше гнездо. Я летела за целебной водой для неё, но дух сказал, что она утратила свои силы. Что теперь это бесполезно.

— И отправил тебя к нам? — уточнил, прищурившись, Турий. В черноте его глаз Тааль различила синие пятнышки — синие, совсем как…

Да сколько же можно думать об этом проклятом сне!.. Что в нём было такого, что не отпускает её?

— К тебе, — поправила Тааль, чуя, что не ошибается. На две чёрно-синие пропасти медленно и устало опустились веки.

— Значит, так суждено. Я остался здесь, поклявшись себе слушать землю, и воду, и ветер… Слушать песню цикады и немоту цветочной пыльцы, когда она висит в воздухе, — Метей-Монт злобно фыркнул, но Турий даже не посмотрел в его сторону. — Слушать, как всегда у нас было заведено… «Кентавры наблюдают и делают выводы» — наш главный закон, Тааль-Шийи. А наши сородичи одурманены — то ли страхом на грани страсти, то ли наоборот. Любая власть, истинная власть, необъяснима — и я не берусь подбирать слова… Но итог один: они больше не могут наблюдать и делать выводы. А времена сейчас те, когда это необходимо, — он вздохнул, и мощное дыхание взъерошило Тааль перья. — С тобой говорят духи, и в тебе я слышу этот голос земли… Хотя, — он светло улыбнулся, — скорее уж воздуха — я видел, как ты летаешь… Скажи нам, растерявшим мудрость: как нам быть дальше? Куда бежать, чтобы снять ярмо тэверли? Чары их не дают нам жить, и даже я непрерывно чувствую, как они жалят моё сознание…

«И не знаю, сколько ещё продержусь. А сородичи ведь доверились мне», — молча добавил Турий, обращаясь к ней одной. И качнул шёлковым хвостом, ожидая ответа.

Слишком много неожиданностей… Слишком много. Сначала с ней беседует водяной младенец, которому многие тысячи лет, а потом мудрецы-кентавры просят совета… «Я ничего не знаю! — хотелось крикнуть Тааль. — Я не знаю совсем ничего; вы и представить не можете, как я слаба и как боюсь всей жизни ниже облаков. Мне самой нужна опека, я не хочу этой ответственности…»

Но ответственность уже была на ней. Она понятия не имела, с какого момента — с тех пор, как она ощутила болезнь земли в лесу? С тех пор, как спряталась в безмолвие мать? С тех пор, как пришли эти туманно-огненные, изматывающие сны?

Или вообще — с самого начала, под яичной скорлупой?…

Тааль перевела взгляд на Гаудрун; нечасто случалось такое, что она могла смотреть на неё сверху вниз. Гаудрун окончательно растеряла грозное величие воительницы, вся сжалась в немой мольбе: «Скажи это, Тааль, скажи… Скажи, что они должны проводить нас к ним, спасти пленников, спасти Биира… Он любит медовые соты, Тааль, и боится грозы. А в детстве у него был красный хохолок — такой смешной, — но потом вылез. После того, как не стало наших родителей, всё гнездовье только так и звало его — Красный Хохолок… Вся магия тэверли, все знания кентавров не стоят его, Тааль!..»

И Тааль очень хотела помочь ей — но понимала, что именно вот так это было бы не совсем правильно.

— Думаю, я спрошу совета у того духа, — сказала она наконец. — И попрошу его поговорить с тобой, Турий. Наверняка он будет не против.

— Огромная честь, — поражённо прошептал кто-то из кентавров. — Огромная, Тааль-Шийи.

— Шийи?… — всё-таки переспросила Тааль — но шёпотом, у одного Турия-Тунта. Тот перевёл:

— «Сновидица».

…— А почему вы придаёте этому такое значение? — спросила она чуть позже, медленно летя над головой Турия, ныряя меж серебристых ветвей. Кавалькада из кентавров топала позади, но явно не все были довольны решением вожака. Они направлялись к реке, где Тааль надеялась вызвать Эоле. Если он, конечно, снизойдёт до неё ещё раз. — Я имею в виду, моим снам?

— Точно даже не знаю, — тихо засмеялся Турий, подставляя руку красно-жёлтой бабочке. Та уселась на длинную смуглую ладонь так уверенно, будто провела на ней всю свою короткую жизнь. — Может быть, потому что я тоже вижу их… — он помолчал. — Врата, за которыми пламя и Хаос.

«Как он догадался?» — в смятении подумала Тааль, глядя, как бережно кентавр выпускает бабочку… Чего только не встретишь, оказывается, за стенками родного гнезда.

После сорок третьего круга по комнате Синна не выдержала и снова приложила ракушку к уху. Оттуда, из-под красно-коричневых завитушек, глухо шумело море — совсем такое же, как настоящее, видневшееся из окон нищенской гостиницы, где они остановились. То есть Синна, конечно, давно знала, что никакого моря в ракушках нет, — учителя известили её об этом ещё в детстве, а отец даже увлечённо разъяснил, как именно движение воздуха и её собственной крови порождает такую иллюзию. Но знала она и то, что жители всех в мире побережий всегда говорили и будут говорить — «шумит море».

В Хаэдране Синна впервые увидела море — совсем не такое, какого ждала: скорее пугающее, чем красивое. Как всё здесь, оно отсвечивало сталью, а багряные закаты на нём отдавали чем-то зловещим. Оно по-стариковски морщилось от ветра, куталось в удушливую вонь гнилой рыбы и крики чаек, скалилось сетями и обломками корабельных снастей на берегу. Море не любило людей, приберегало для них угрозу, но всё равно цепляло чем-то необъяснимым, заставляя подолгу смотреть на себя — в ту даль, где далеко на западе сливалось с небом.