Юлия Пушкарева - Тени и зеркала [СИ]

А если альсунгцы дойдут до Академии, в их власти будет весь Ти'арг. У лорда Тоури всё равно не хватит сил сопротивляться — так есть ли смысл?…

Альен вздохнул, рассеянно отряхивая от пыли чёрно-серебряную бархатную куртку. К нему вернулись мысли о байках про взятие Хаэдрана, и ещё — куда более мучительные — о королеве Хелт. Противник тоже владеет магией, вот в чём беда. Может быть, хуже, чем он, но главное преимущество утрачено. А о простой военной защите и речи идти не может — от укреплений ничего не осталось, в замке ни одного стоящего рыцаря… Кто здесь способен защищаться — Гордигер, ловчий, повар с кухонными ножами?… Нужно хотя бы осмотреть оружейную, вдруг там завалялась хоть пара арбалетов… Альен поставил галочку в мысленном списке.

Он тщательно расчесался и даже спрятал до поры самые жуткие на вид амулеты. Настало время «производить приятное впечатление». От одной этой фразы Альену всегда хотелось публично посходить с ума — ну, хотя бы превратить чернильницу в паука или порисовать лягушачьей кровью на стенах. Интересно, поэтому толпы аристократичных кузин когда-то находили его невыносимым?…

Из-за двери послышались тихие шаги. Настолько тихие, что, казалось, кто-то крадётся на цыпочках. Альен оценил расстояние: лестница, причём довольно далеко, пара лестничных пролётов. Пока можно не беспокоиться.

— Значит, оружейная, конюшня, стены, вал… — пробормотал он, вычищая грязь из-под ногтей. Не хватало только что-нибудь забыть. Хотя и это не так уж страшно — Горо слишком трепещет перед ним, чтобы насмехаться. Остальных братьев он пока не видел, но с ними тоже не должно возникнуть проблем… Лишь отец остаётся, как всегда. Альен, конечно, не воин, но с мечом и ножами обращаться умеет. А в Кезорре ему довелось даже пожить в осаждённом городе — так что он знаком с ситуацией изнутри… Но отец ведь никогда не поверит. Как и тому, что он лично изучал осадные машины и превосходно владеет боевой магией. Отец наверняка считает, что предел его возможностей — забавляться, оживляя дохлых ворон. — Припасы, бойницы, стена…

— Библиотека, — раздалось возле двери приятным полушёпотом. Пришедшая явно рассчитывала на неожиданность: в голосе слышался смех. — Не забудьте про библиотеку.

Альен обернулся, вежливо улыбаясь. Не Алисия, конечно — та бы топала, как десяток агхов, — а всё остальное его не интересует.

Но удерживать улыбку подольше он не стал. На пороге стояла та самая кареглазая женщина из зала — чужая, не из семьи. И — почему-то — явная любимица отца. Она пришла в домашнем платье, но (на вкус Альена) слишком вульгарном — цветастом, с глубоким вырезом. Типичная молоденькая леди из захолустного замка, которая живёт вышиванием да сплетнями из ближайшего города. Или нет?…

Невысокая, мягко-округлая, женщина робко улыбалась и оглядывала комнату большими карими глазами, по-телячьи невинными. Зато на самого Альена смотреть избегала — и вспыхнула, когда он равнодушно поцеловал кончики её пальцев.

— Доброе утро, миледи. Почему Вы сказали мне о библиотеке? Не в моих привычках о ней забывать.

— Можете звать меня просто Морой или сестрой, милорд Альен, — как бы извиняясь, пробормотала она. — Я жена Дарета.

Дарета… Значит, рохля Дарет, совсем юнец, успел жениться, да ещё на такой видной барышне. Мимоходом Альен удивился. Он был уверен, что это супруга Горо или, по крайней мере, Эйвира. Или вообще любовница отца. Это его совершенно не интересовало… Ну, разве что совсем чуть-чуть.

— Очень рад наконец познакомиться. Я не знал, что Дарет женился.

— Почти год назад, милорд, — она смущённо заправила за ухо каштановую прядь и зачем-то добавила: — Мы счастливы.

— Я рад, — осторожно повторил Альен, не зная, что ещё на это сказать. «Рад, что вы не умираете со скуки»?

— Я сказала о библиотеке, потому что подумала — вдруг она понадобится Вам… Вы ведь, я слышала, хотите защитить замок от… — она не договорила, испуганно замолчав, и украдкой бросила восхищённый взгляд на его перстень с чёрным камнем. Альен наблюдал за ней с толикой жалости и в то же время — невольно — наслаждаясь произведённым впечатлением.

— Конечно, я загляну туда, леди Мора, хотя когда-то перечитал её всю, — сказал он, изобразив родственное тепло в голосе. — Не думаю, что с моего… отъезда в ней были какие-нибудь пополнения.

Глаза Моры округлились и стали ещё больше; Альен вдруг с лёгкой брезгливостью заметил, сколько на ней дешёвых жирных белил и туши. Бедняжка, её бы на пару недель ко дворам Энтора или Вианты… А ещё лучше — в Долину, смыть всё это и научить грамотно разговаривать.

Что за странные мысли лезут в голову?… Это всё от усталости и волнения.

— Что Вы, были! Раньше, до этой ужасной войны… Дарет часто покупал книги. Он такой умный… Не такой, конечно, как Вы, — Мора окончательно залилась краской и совсем по-девчоночьи прикусила пухлую губу. — Я вообще-то пришла передать, что Дарет ждёт Вас… Он завтракает отдельно, у себя. И очень хотел Вас видеть.

— Он? А любимая жена что, не удостаивает его по утрам своим обществом? — шутливо переспросил Альен — и неожиданно натолкнулся на огромную печаль в её лице.

— Я не могу, милорд, я должна составлять компанию Вашему батюшке… Как он желает. Все в замке трапезничают отдельно… Уже давно.

Покои Дарета, конечно, находились теперь не там, где помнил Альен — не в детском крыле замка. Он выбрал себе скромную северную башенку с видом на горы. Сыроватое, как и весь Кинбралан, но довольно уютное место, если не считать дурной славы: по легенде, в этой башне первого лорда Тоури, Робера, заколол его собственный сын. В детстве Альен частенько играл здесь — в одиночку или с Алисией. Пустота башни навевала приятную жуть — особенно душными летними днями, когда часы тянутся и тянутся, а их нечем занять, кроме странных фантазий.

Теперь здесь всё было иначе, во вкусе Дарета: помпезные гобелены на стенах — в основном со сценами поединков, почерневшие серебряные канделябры вместо факелов, начищенные до блеска ручки у грязных дверей… Альен поднимался по витой лестнице следом за Морой (она рвалась проводить его, хотя он сам прекрасно помнил дорогу), вдыхая удушливо-сладкую вонь её духов, и думал, что Дарет, видимо, совсем не изменился. Если Горо, отбросив шелуху братских нежностей, он мог бы назвать посредственностью, то Дарета — посредственностью, которая посвящает жизнь тщетной борьбе с собственной сутью. Альен знал это, понимая, что в таких мыслях нет ничего похвального. Иногда нелюбовь к братьям ещё вызывала в нём уколы совести, но с годами они становились всё слабее — словно затихающее эхо. Сам он предпочитал думать, что узы духа определяются не кровью и общей крышей.