Юлия Пушкарева - Тени и зеркала [СИ]

Собираясь с утра во дворец, Вилтор только вздыхал от родительских перебранок (ну, точнее, материнских криков в усталую тишину), доносившихся снизу, да чихал от муки, висевшей в воздухе. Жар печей добирался даже до его комнаты, накрывая удушливым облаком, заставляя то и дело отирать раскрасневшуюся физиономию. Вдобавок ко всему у Вилтора трещала голова после вчерашней попойки (он, сам не до конца сознавая это, скучал по Линтьелю и Ривэну; надо же было занимать чем-то время в отсутствие друзей), а грохот противней и беготня прислуги ничуть не облегчали его положение.

— Проклятые миншийцы, — бурчал Вилтор, пытаясь затянуть парадный пояс на раздобревшем животе. — Проклятые пиры. Проклятая война…

Вилтор обычно так не думал: сам завистливо вздыхал, слушая о военных подвигах каких-нибудь рыцарей, особенно в исполнении Линтьеля, а ещё всегда стеснялся своей полноты и — что уж там — трусости. Но в сегодняшнем настроении готов был проклясть всех альсунгцев поимённо, с их бабёнкой-королевой впридачу. Если бы не они, не творилось бы всё это безумие. Линтьель и Ривэн были бы здесь, дочка милорда никуда бы не сбежала, а король не выжимал бы казну на бесчисленные приёмы для бесчисленных послов…

— Спускайся выпить молока, драгоценный мой! — провизжала снизу госпожа Мейго. Вилтор снова вздохнул: это с утра он для неё «драгоценный», а к вечеру ситуация явно изменится. Иногда ему казалось, что у его матушки есть тайная связь с фазами солнца — или, может, с Шейизом, богом огня…

И вечно это молоко… От одной мысли о жирной белой жиже в деревянной кружке Вилтора затошнило.

Затошнило?… Он задумался. Многовато тошноты для одного утра. А теперь к ней добавилось ещё и головокружение…

Вдруг осознав, что ему тяжело стоять на ногах, Вилтор сел; мягкая перина жалобно прогнулась под ним. Поднял пухлые ладони и удивлённо поднёс их к глазам: дрожат — этого ещё не хватало…

Не так уж много он и выпил вчера — и ничего, кроме молодого вина да сидра… Что-то здесь не то. Во имя болотной нечисти, он же не изнеженная барышня! Он должен быть во дворце, он обещал лорду… Но перед глазами по-прежнему качался разноцветный туман, а комод и ворох одежды на стуле утратили очертания…

Вилтор прилёг, тщетно борясь со слабостью. И тут жуткая догадка подобралась к его объятому лихорадкой сознанию. Он закатал рукав… Так и есть, мелкие чёрные пятнышки на внутреннем сгибе локтя. Раз-два-три-пять. Или четыре?… А, в бездну…

«Те чёрные твари вроде крыс — я выяснил, Ваше величество, они правда опасны, — раздался будто у него в ушах строгий голос лорда Заэру; король, как всегда, не слушал его, трепля за уши любимого кота. — Неизвестная болезнь появилась в столице, очень заразная. Человек погибает в несколько часов, словно от тёмной магии. Среди бедноты и ремесленников уже есть умершие, и народ ропщет…»

«Ну, так обратись к лекарям, Дагал, — манерно протянул тогда король, переворачивая Миртиса на спину, чтобы почесать пушистый живот. — Не мне тебя учить».

«Уже, Ваше величество. Они ищут, но пока не могут разобраться… Я хотел предложить Вам написать в Долину…»

«Ну вот ещё, — Абиальд поморщился. — Ты знаешь моё отношение к этому. Дорелийская корона не ищет помощи колдунов, даже Отражений. Нет-нет, Дагал, ни за что. Не хватало ещё, чтобы всё Обетованное приравняло нас к этой северной ведьме».

Каждая чёрточка в долговязой фигуре лорда кричала: дурак!.. Но он молча, подтянуто поклонился: «Как прикажете, Ваше величество».

Вилтор зарычал от досады и злости, вгрызаясь зубами в чёрные пятнышки. Как глупо, глупо, глупо… Просто идиотски. Он отказывался верить.

О тёмной магии говорил тогда лорд. О чарах Хаоса — того же, который всё чаще в последние месяцы поминал Линтьель. Вечные, непонятные игры волшебников, не иначе.

Но он-то, Вилтор, здесь причём?! И причём ещё тысячи простых людей?!

Испуганная мать уже колотила в дверь — спрашивала, что с ним. Вилтор, подавив всхлип и новый приступ тошноты, вспомнил о маленькой сестрёнке и пробормотал:

— Кажется, у меня та Немочь. Не впускай сюда Дору.

…О, что это был за камень!.. Прозрачный, как вода в фонтанах короля Абиальда — или нет, куда прозрачнее. Как он сиял даже в тусклом свете этого серого города, играя сотнями граней, как маняще покоился на своём ложе из серебра, будто умоляя: забери же меня, мне тесно… Так, наверное, выглядят звёзды на земле после звездопадов. Мальчишки в дьернском приюте свято верили, что их можно искать и собирать на счастье… Именно такое, как у звёзд, пронзительное сияние — красота, от которой трудно дышать и мутятся мысли. Стоит он, должно быть, целое состояние, но не в этом дело — сам камень, камень, камень в этой проклятой диадеме…

Ривэн очнулся от наваждения, лишь когда толпа вынесла его с плошади, расходясь в пересудах. Его трясло, а алчное жжение в груди разгорелось так, что казалось — стая волков гложет изнутри. Он брёл куда-то, не различая людей и зданий. Ужасно болели ноги — отвыкли от ходьбы за дни изматывающей скачки.

Из речей златоволосой королевы Ривэн не понял ни слова — как-никак говорила она на ти'аргском, — но её высокомерие кричало само за себя. Она пришла как хозяйка — и по-хозяйски держала ключи, по-хозяйски стояла, точно ледяная колонна, и выкрикивала что-то гневное, обращаясь к безмолвной толпе. Люди там, внизу, были голодны, злы и оплакивали павших близких, но её это, похоже, совсем не интересовало. В Дьерне и Энторе Ривэн видел жрецов Прародителя — он знал этот фанатичный блеск глаз, пугающий куда больше, чем обычная жажда земель и власти.

Но сейчас в голове Ривэна всё мешалось, и он не мог восстановить в памяти портрет этой вздорной тётки. Диадема, диадема её — и зачем, ради всех богов, именно сегодня она её напялила, сегодня, когда он добрался наконец до этого несчастного, испитого войной города?… А главное — камень в диадеме… Его блеск заслонял теперь всё в его памяти, даже её облик и голос.

Ривэн попытался вспомнить имя торговца из Дорелии, которого заболтал настолько, что уговорил протащить его в Хаэдран, — и не смог. Даже воспоминания о труппе бродячих артистов, в фургончике которых он укрылся, пересекая границу, были словно в тумане.

Он остановился у какой-то стены, провёл рукой по пылающему лицу. Дожили.

Только гнев на Линтьеля мог сейчас соперничать в нём с жаждой камня. При одной мысли о кезоррианце у Ривэна свело челюсти и сильно захотелось кому-нибудь врезать. Лучше всего — прямо по этой смуглой роже, чтобы немного подпортить смазливость.

— Ну какая же скотина… — прошептал Ривэн, обессилено приваливаясь к стене; двое подмастерьев, проходя мимо, с подозрением покосились на ругающегося по-дорелийски парня. — А я-то пол-света за ним проехал…