Дмитрий Овсянников - Осколки Сампо [litres с оптимизированными иллюстрациями]

Уно почувствовал в пришлом кареле собеседника – и тут плотину его молчания прорвало. Кузнец говорил много и горячо, не ворчал ради ворчания, подобно своим сородичам, но делился мыслями, нажитыми за несколько лет и уже приведшими к несправедливому наказанию. Антеро удивлялся такому говорливому хяме и старался не перебивать его.

– Старейшины прячутся в Хяменлинне не от врагов. Скорее – от собственного страха и недовольства. Думают – достроим и заживём. А ведь где-то глубоко внутри понимают, что не заживут. Её, крепость-то, сперва построить, а потом содержать все время надобно. Снова хлопотать, да браниться, да ссориться. Может, потому и не спешат достраивать… По-моему, это так. Хотя ни один из них не сознался бы в этом даже себе самому.

– А как же защита от набегов руотси?

– А, это… – нахмурился хяме. – Дело далекой старины. Еще дед мой покойный ребёнком был, когда в Хяменмаа пожаловали викинги. Они напали на старую Вахву, что была на месте нынешней. Мужчины вышли в открытый бой; но то для руотси – забава, а нашим – погибель. Тогда собрались люди соседних селений большим числом, заманили злодеев в лес, от берега подальше. Несколько дней по лесам кружили, так что не было вражинам ни боя, ни покоя, а только стрелы да дротики из-за кустов. Ни одного незваного гостя хяме тогда восвояси не отпустили. А после того раза больше не было набегов. Всё-таки наш лес – наш дом и помощник.

– А крепость?

– Думают, будет надёжнее. Опять все заняты вроде, и разброда нет. Опять все вокруг старейшин суетятся, свои и чужие, повелевай – не хочу. На дурном чувстве ничего хорошего создать нельзя – так у нас, чтобы не сомневаться, нарочно память недобрую о руотси мусолят, подогревают ненависть. Хотя кто с викингами бился – тот уже давно состарился, многие умерли.

Случившееся много лет назад нападение дружины викингов, идущих домой несолоно хлебавши, потрёпанных и обозлённых в неудачном походе, с непривычки показалось хяме великой войной. С тех пор хяме твердо решили, что шведы непременно нападут снова. Многим даже нравилось пестовать в себе чувство постоянной тревоги. И неважно, что набегов на побережье хяме викинги больше не совершали: рыбацкие деревни – добыча незавидная. Даже купцы были здесь редкими гостями.

– Ну, выдержим мы полгода в осаде, а дальше что? – продолжал Уно. – Припасы-то с берега везти. Тут дров для очага – и тех не сыскать! А что запрут нас на острове, как в коробе, да сами в нашем краю хозяевами сядут, всем невдомёк.

– Так уж невдомёк?

– Ты уже по-онял, – Уно нахмурился пуще прежнего и замолк.

Ему не хотелось признавать, что привычка хяме доводить начатое до конца, щедро пропитанная упрямством и уплотнённая со всех сторон вязким мышлением, сейчас работала против них самих. Бросая все силы и средства на бесконечное строительство, жители побережья почти ничего не оставляли для собственных домов и пашен, приходящих без хозяев в запустение, для собственных жён и детей. Не один хяме в своей голове из зёрнышек сомнения выращивал мятежные думы, но росли они медленно, и только-только проклюнулись на поверхность гневными словами кузнеца в споре с самим валто. О боги, сколько ещё лет должно пройти, прежде чем незаметные ростки станут буйными всходами и принесут плоды в виде по-настоящему полезных дел!

– Иной раз думаешь, что если приневолят нас руотси, – снова заговорил Уно, – ну, обложат данью. А хуже, чем нынче, уже не будет…

– Если все думают так, то Хяменлинне конец, – заметил Антеро.

– Так и думают, – подтвердил кузнец. – Просто вслух говорить об этом нек-когда-а.

– А если руотси так и не придут?

– Придут. А куда же им деваться?

– Быть может, вы сами себя пугаете? Травитесь собственной боязнью, от этого души тончают и разум мутится.

Уно молчал, разглядывая свои башмаки.

– А знаешь, если придут, – попробовал шутить Кауко, – пускай валто расскажет им, как в этих краях хозяйничать. Враги уснут, как пить дать – и берите их голыми руками!

Кузнец улыбнулся – то была первая улыбка, встреченная странниками в ворчливом сыром краю Хяменмаа, – и заговорил о любимом деле:

– Мой друг, тот, что учил меня кузнечному делу, большой был умелец. Уж он работал! И украшения, и инструмент разный делал, и меня учил. Мы с ним плетение кольчуги хотели освоить. Было у нас несколько штук, после того набега викингов нашим достались. Работа тонкая, и почти получаться начала. А потом он умер, а мне велели цепи ковать, море загораживать. И ничего, что железа у нас не хватит. Они, цепи эти, мне уже в страшных снах снятся! Глупая то работа, и люди от такой глупеют. Другое дело – когда изделие полезно, нужно думать над ним да искать, как лучше! Так Ильмаринен ковал волшебную мельницу Сампо!

– Что ты сказал?! – слова кузнеца прозвучали для Антеро как гром среди ясного неба. Битых полтора месяца он пытался услышать хоть что-то о древнем сокровище – никто и словом не обмолвился.

– Сеппо Ильмаринен, вековечный кователь, – замкнутый хяме оживал на глазах. – Любой кузнец чтит его память. Он умел сковать что угодно из чего угодно. В туманной Сариоле он выковал Пёструю крышку, волшебную мельницу Сампо. Разве ты не слышал?

Антеро покачал головой.

– А говорили, будто ты рунопевец! Вот, послушай.

Над бескрайним морем лесов пёстрым парусом поднималась голая вершина утёса, отточенная всеми ветрами. На многие вёрсты вокруг не встречалось людского жилища, с начала времён не ступала на склоны горы нога человека – только дремучие леса, да озеро у подножия, да небо – высокое, вечное, куполом укрывающее землю. Казалось, что утёс служит осью, соединяющей три стихии и не принадлежащей духам ни водяным, ни лесным, ни небесным. «Вот она, гора Маанэлла, Вершина этого мира!» – подумал бы несведущий путник, прошедший с юга на север туманную Сариолу.

Ильмаринен знал, что это не так. Но именно здесь устроил прославленный кователь свою новую кузницу. Уже немало дней прошло с тех пор, как начал подниматься дым над горнилом, застучал молот, тяжело задышали огромные меха, у которых трудились молчаливые рослые мужи-похъёлане…

Вяйнямёйнен стоял над обрывом, глядя в синеющую таёжную даль под серыми небесами; вершины сосен-великанов сливались перед его взглядом в мохнатый ковёр. Ильмаринен сидел рядом на самом краю и задумчиво жевал сосновую хвоинку.

– Сложную загадку загадал ты мне, брат, – промолвил кователь. – Я первым отыскал железо в болотной жиже, огнём очистил от грязи, молотом и закалкой придал ему форму и мощь. Я создал кузнечное дело и обучил ему людей. Мне думалось, что нет на свете вещи, которую я не сумел бы выковать. Но, право, за всю жизнь не встречалось мне работы более трудной, чем создание Сампо.