Оберон Ману - Падение Коцита [СИ]

Понемногу, мало-помалу, тускнеет цвет кожи богини. Иногда, малыми точками среди зелёного, растущего поверх её тела, мелькает кожа её, и заметно, что тускнеет она. И вот опять же: живые плащи людей всё равно с землёй соприкасаются, силу из неё черпают. А растущее поверх богини? Не из неё ли силу забирает? Ой, похоже на то. Раньше богиня на утренний восход посмотрела — и сыта весь день. Здесь, по эту сторону растущей изгороди Стены, начала пить воду. А вчера — впервые! — стала есть. Половина высушенного плода… Да нет, не жалко, на здоровье, как говорится. Только не от хорошей жизни боги вкушать пищу земную начинают, ой, не от хорошей. Да и по глазам видно — устала богиня. Хотя и говорила она, кажется — давным-давно, ещё в волшебной роще у озера, что менять станет жизнь свою она на проход незаметный и безопасный, — да не верилось как-то. А вона как оно выходит-то. Выходит, что слово светлых богов крепче корней гор и надёжнее биения сердца… Бедная, бедная богиня!..

Так думал вождь посреди ежедневной головоломной суеты своих обязанностей. Себя жалеть? Зачем? Ежедневная головоломная суета — это норма бытия каждого нормального, уважающего себя вождя. У главного человека племени каждый день в заботах да хлопотах, как ёлка в иголках, иначе — никак. А вот богиню — жалко…

Казалось, эта бесконечная прямая кишка, извозюканная в дерьме живоглота, никогда не кончится. Так думал про себя старший человек боя, в очередной раз остановившись на очередной отдых. Хотя отдыхом данное насторожённое стояние назвать сложно. Ни тебе прилечь, ни тебе присесть, ни тебе к стенке прислониться. Стоишь, ноги на ширине плеч, прислушиваешься: не капнет ли сверху на тебя или напарника. Шлем на голове металлический, дуга металлическая, светильники нашлемные тоже не из пуха. Ветра в подземном проходе нет, а огоньки на концах фитилей всё равно вздрагивают, мечутся, бросаются из стороны в сторону. Такова уж их огненная природа. Свет дрожит, нервничает, в тени играет. Четыре светильника на двух шлемах, на концах дуг, в стороны разнесены. Огонь, он живой, он сам по себе движется. А если головой повернуть, прислушаться там, или при движении, — тут вообще по стенам, потолку да и под ногами — такое начинается! Стена, она тоже не вот ровная, как стрела в полёте. Тут в ней, стене, наплыв, там углубление. Такое, иной раз, привидится, что ажно сердце в предсмертном ужасе заходится. Когда мешок взрезаешь, — и то легче, право слово. Всё внимание на цель, никакого отвлечения, присутствие духа богини в голове такую уверенность в себе придаёт, что мнится тебе: горы свернуть готов и движением пальцев в песок их растереть. Вот это действительно — отдых. Сердце не нарадуется.

Только вот богиня, бедная, ото всех своих усилий просто на глазах тает. Ну, совсем тает — сильно сказано, но всё равно: кожа тускнеет, сама вроде как худеет, иногда кажется, что ростом меньше становится. Но главное — глаза. Усталые. Смертельно усталые. А сколько ещё идти — неизвестно. Сверху кроме Глаз Коцита никто не летает, так что измерить толщину этих гор, точнее, этой единой горы, одновременно и насильственно из недр земных волей наиглавнейшего душегуба поднятой, — никто из светлых богов не может…

Да и всем нелегко. Ещё мерзость подземная есть, что в воздухе рассеяна. Из-за которой через живой мох дышать приходится. Всё-таки длительное нахождение тут и на кожу тоже действует. Разъедающе. Женщины мази целебные готовить не успевают. Хорошо хоть, что есть из чего.

Да что же это такое всё кажется и кажется? Как будто кто прямо по потолку ползёт, извивается, к тебе подбирается, сверху рухнуть норовит, задавить, сожрать…

Через пару десятков шагов вздох облегчения вырвался из груди. У напарника — тоже. Не ползёт никто, не крадётся, просто муть белёсая с потолка на стены спускается. А тёмное — так то камень. Как и положено в пещере горной. Если не встретится ничего неожиданного, то, скорее всего, будет то же, что и было. А именно: муть всё ниже и всё жиже, в смысле, тоньше. Потом только по полу, а там и кончится совсем.

Так оно и оказалось.

Прошли.

Все, кто подземелье был, просто духом воспрял. Наконец-то! Прошли! Одолели! Смогли! Сдюжили! Выдержали! Не сломались, не согнулись, не пали духом, не дрогнули. Прошли. Одолели.

Маски дыхательные всё равно снимать не стали. Но дышалось теперь, тем не менее, не в пример легче. Когда над головой эта мерзость белёсая, всё равно не по себе, что ни говори. Где-то в глубине души, а всё равно как бы противишься изнутри, чтобы не рухнуло это, сверху. Как бы поддерживаешь изнутри, из самого себя подпорки ладишь. И не хотелось бы на это силы душевные тратить, а как-то само собою так получается. У всех подземников подобное чувство возникает.

А сейчас — просто красота. Голый камень, как и положено внутри горы. Ничего лишнего. Сердце не нарадуется.

Так. А это что такое? Площадка, словно тоннель вширь повело. И не только вширь приглядевшись пристальнее, понимаешь, что как будто шар гигантский, огромная пустота в теле горы образовалась. Пол каменный по плавной дуге вниз идёт, а потом снова вверх уходит. Неужели сейчас на вольный воздух выйдем? Хорошо бы.

Хорошо-то, хорошо, да ничего хорошего. Выйти на воздух — пустяк. Да вот только кто тебя встретит и как, — это да. Это серьёзно. Тайну соблюсти — первое дело. Потому что? Поэтому вперёд пойдёт свежая пара. А это у нас — молодые люди боя. Головы юные. Тела их быстро устают, но и восстанавливаются тоже быстро. А когда человек свеж, бодр и полон сил, то и богине легче. Меньше себя тратит, чтобы частицей сути своей в человеке присутствовать, глазами его глядеть, ушами слушать и так далее. Человек, когда в паре с богиней, и сам начинает видеть невидимое. А это, в смысле безопасности — первое дело. Положа руку на сердце, шиш бы они без богини этот мерзкий тоннель прошли.

Длинный пологий подъём. Наклон примерно такой же, как и на входе из-за Стены. Но длиннее, гораздо длиннее. Раза в два, а то и больше. И с каждым шагом какое-то мерзенькое предчувствие холодило живот и вздрагивало под коленками. Два друга, два кровных брата, два соперника, как ни горько это признать. Надо же было так случиться, что оба юношеских сердца запали на одну и ту же деву. Строгие правила поведения внутри племени запрещали поединки, нарушителей изгоняли. И правильно то. Мало опасностей снаружи, чтобы ещё и внутри междоусобные душегубства разводить. Но они и без того и в мыслях не держали подобного. Кровные братья — это кровные братья. Это и сравнить не с чем. Когда в одном бою по три раза друг другу жизнь спасаешь, — если уж и то не знак свыше, то что же ещё? Даже запястья надрезать не пришлось. Других ран хватило. По три раза совместили они раны на своих телах. Трижды смешалась кровь в их жилах. И раны те первыми закрылись и зарубцевались. Крепче их дружбы не было в племени. Что чувствовал один, то чувствовал другой. В самые опасные разведки только их пара и ходила. Потому что когда общая кровь в двух телах, то двое становятся как один. Одновременно в две стороны глядят, одновременно двумя парами ушей слушают. Поэтому, наверное, так и получилось. В чьём уж сердце впервые зародилось желание связать нить своей жизни именно с нею, единственною, — теперь уже и не скажешь. А время, когда деве придётся сделать свой выбор, всё ближе и ближе. Потому старались кровные братья превзойти друг друга в доблести. И когда первыми шагнуть в неизвестное выпало их паре, восприняли они то как знак судьбы. И взыграло поначалу сердце в груди у обоих. Но вот теперь, с каждым шагом, непонятно по какой причине, но становилось на душе всё тревожнее и тревожнее. И когда кончился подъём, замерли они в нерешительности.