Рэй Карсон - Корона из пепла

Ветка плетистых роз, еще не распустившихся. Темно-красные лепестки только показались из зеленых бутонов. Стебли были усеяны шипами, гораздо более длинными и твердыми, чем у обычных роз.

Из глаз у меня брызнули слезы, потому что это было все равно что получить подарок свыше.

Рядом не было ни священника, чтобы направить мои молитвы, ни алтаря, чтобы принять мою жертвенную кровь, ни прислужника, чтобы положить мне на рану целебный гамамелис. Но я чувствовала, что произошедшее не случайно, и решила сделать то, что всегда делала, когда мне случалось уколоться священной розой: помолиться и поблагодарить Господа.

Раньше я просила смелости. Или мудрости. На этот раз я закрыла глаза и прошептала:

— Пожалуйста, Господи, дай мне силу.

Я открыла глаза, повернула палец ранкой вниз, так, чтобы капля крови упала на землю.

Что-то загрохотало — был ли это мир вокруг меня или молитва внутри меня, я не знала — и земля наклонилась. Воздух поплыл, будто мираж в пустыне, и на краткий миг я увидела лучи мерцающего света, голубые, как амулет и тонкие, как нити. Они расходились в разные стороны, сквозь горные вершины, пересекали долину и, соединяясь в середине нее, уходили в землю.

Я моргнула, видение исчезло, я смотрела перед собой, удивленно и испуганно.

— Что сейчас произошло? — спросил Шторм. — Вы уронили каплю крови на землю. Я почувствовал, как она качнулась.

— Я не знаю. Я видела что-то удивительное. Лучи силы. Но теперь их нет.

Он недоверчиво смотрел на меня.

— Пошли. Я сгораю от нетерпения.

Мы быстро спустились в долину, и только там я поняла, как у меня трясутся ноги от напряжения. Тут не было пальм, лишь беспорядочно растущие кипарисы и огромные эвкалипты и еще дерево, какого я никогда прежде не видела, с такими огромными широкими листьями, что один лист мог бы накрыть меня целиком. В ветвях мелькали птицы, и солнечные лучи выхватывали из тени их странные, будто граненые тела. Это было так удивительно, что я пригляделась к ним поближе.

Нет, это были не птицы. Это были гигантские насекомые, величиной с чаек, с белым пухом на брюшках и прозрачными крыльями.

От отвращения мне стало дурно. В этой долине что-то не то. Она чужая. Другая.

Что-то в ней заставляло нас хранить молчание. Мы двигались тихо, будто в ожидании чего-то, или, может быть, охваченные благоговением. Под деревьями лежали груды камней, будто разрушенные алтари, некоторые высотой с меня, покрытые зеленым лишайником и пылью. Сбоку одного из них рос кипарис, корни его упрямо цеплялись за трещины в камне.

Мы свернули и наткнулись на еще одну груду, высотой с дерево и квадратной формы, со сводчатыми арками окон. Разрушенное здание. Я посмотрела кругом и с трепетом увидела еще здание. Все они были разрушены. Это был каменный город, разрушенный солнцем, ветром и корнями деревьев.

— Ему, должно быть, сотни лет, — прошептала я.

— Несколько тысяч, — сказал Шторм, и в голосе его прозвучала тихая грусть, которой я никогда прежде не замечала.

Я резко ответила:

— Это невозможно. Бог привел людей в этот мир…

— Да, да, он спас вас из гибнущего мира своей десницей менее двух тысяч лет назад. Я слышал, вы говорили, — в голосе его слышалась неприкрытая злость. — Маленькая королева, вы что, не понимаете? Инвирны всегда были здесь.

Я смотрела на него, открыв рот от изумления, хотя в душе уже понимала, что он прав. Сзади него одно из огромных насекомых пролетело между ветвями эвкалипта, село на стену разрушенного здания и принялось чистить радужное крылышко тонкой черной лапкой.

— Ваши люди пришли с магией, какой мы никогда прежде не видели, — продолжал он. — Они изменили нас, сделали нас меньше, чем мы были прежде. Они и сами изменились, так гласит легенда, но я не знаю, как и почему. Они расселились по стране, которая теперь называется Гойя д’Арена, а мы бежали от них в горы. После этого они изменили весь мир. Знаете, ведь ваша страна не всегда была пустыней.

Я покачала головой, скорее смущаясь, нежели возражая. Если то, что он говорит, — правда, значит, мои предки были переселенцами. Нет, ворами. Но ведь не может считаться вором человек, который берет лишь то, что дает ему Господь? Господь дал нам этот мир. Так написано во всех летописях.

Мой старый учитель рассказывал, что наша великая пустыня была некогда морем, прежде чем таинственная катастрофа заставила его уйти глубоко под землю. Так, может быть, то, что говорит Шторм, отчасти верно. Может быть, мы как-то создали эту пустыню. Но как?

— Это бессмыслица, — сказала я вслух. — Господь не стал бы…

Мой амулет дернулся, и тяга внутри меня стала такой сильной, будто в живот мне воткнули нож.

Шторм вздрогнул.

— Я не люблю боли.

Я согнулась, схватившись одной рукой за живот, а другой вцепившись в плечо Шторма, и толкнула его вперед по тропе.

— Просто… идите… вперед.

Я едва могла переставлять ноги. Мне хотелось лишь упасть на землю и свернуться, прижав колени к груди. Может быть, именно это имел в виду отец Никандро, когда говорил, что моя решимость подвергнется проверке.

Решимости у меня много.

Но еще через несколько шагов в животе у меня будто сжались тиски, и я упала на колени, задыхаясь. Если понадобится, я буду двигаться ползком. Я буду…

— Вам хуже, да? — сказал Шторм, с раздражением глядя на меня.

Я кивнула, говорить я не могла.

Он с минуту смотрел на меня. Потом он вздохнул, сел на корточки, взял мою руку и закинул ее себе на плечо. Он встал, подняв меня на ноги.

— Еще немного, ваше величество.

Сглотнув от изумления, я сосредоточилась на том, чтобы переставлять ноги, пока он тащил меня дальше по тропинке.

Когда боль стала такой сильной, что я едва не теряла сознание, мы вышли на небольшую поляну. В центре ее возвышалось еще одно разрушенное здание, идеально круглой формы, как башня. Но вершина ее давно осыпалась, и теперь она едва достигала высоты человеческого роста.

Загремели цепи.

Бледное лицо с глазами цвета хмурого неба показалось из-за башни. Его седые волосы, ниспадавшие с головы, доходили почти до земли. Это был привратник.

У него было безупречное лицо анимага, но сгорбленные плечи и слезящиеся глаза говорили, что он так же стар, как сами горы вокруг.

— Двое! — проскрежетал он. — Двое новеньких! — На древнем языке он говорил так неразборчиво, будто рот у него был набит камнями. — Бог, должно быть, любит меня, раз послал мне такое счастье. — Он вышел из-за башни, и мы увидели, что он одет в лохмотья неопределенного цвета, а его грязные босые ноги закованы в кандалы. Кандалы эти так впились в кожу у него на ногах, что невозможно было сказать, где кончается железо и начинается плоть. Я отвела глаза.