Яцек Комуда - Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы [litres]

Вийон вышел из разрушенной церкви на подворье, полное мертвых тел. Встал в лучах золотого осеннего солнца и прикрыл глаза, отвыкшие от света.

Кладбище и шлях напоминали военный лагерь и поле боя одновременно. Всюду крутились арбалетчики и щитоносцы, а порой – вооруженные люди со знаком цеховой милиции из Германнштадта. Сопровождали их вопящие бабы, священники, орденские монахи и даже дети. Тут и там стояли тяжелые фургоны, паслись стада коней и волов, пылали костры, над которыми бились флажки и семиградские хоругви. Маркитантки варили на огне еду, не обращая внимания на лежащие рядом мертвые тела. Кое-где можно было увидеть молящихся людей. Лысый и уродливый попик с брюхом, напоминавшим бочонок овсяного пива, отправлял мессу в углу кладбища, а его высокий, тонкий фальцет летел над окрестностями.

Трое или четверо людей в серых кафтанах с вышитой буквой «H» [183] Поскольку на немецком Германнштадт пишется «Hermannstadt». и узором виселицы, – наверняка палачи вместе с подмастерьями и городскими живодерами [184] Убийство бродячих собак и очистка улиц от трупов – часто было одним из занятий палачей, а порой для этой работы нанимались специальные люди (как и палачи, частично пораженные в своих правах как горожане). – выносили из церкви мертвые тела упырей и бросали их на огромную поленницу. Другие поливали ее маслом из фляжек, а потом кто-то поднес факел к трупам. Взметнулось пламя, и со смрадом навоза, человеческих отходов, грязи и приготовляющейся неподалеку пищей смешалась еще и вонь горящего человеческого тела.

– Benedicat vos omnipotens Deus, Pater et Filius, et Spiritus Sanctus , [185] Да благословит вас Бог, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа ( лат .). – произносил дрожащим голоском молоденький доминиканец, блестя свежевыбритой тонзурой; стоял он, коленопреклоненный, неподалеку от костра, держа в маленьких, почти детских ручках тяжелый деревянный крест.

– Воистину говорю вам, что как всякую лозу, не приносящую плода, отрезаю я, а всякую, что плод приносит, очищаю, дабы принесла плоды обильные, так я огнем и железом выжгу ересь на этой земле! – кричал толстый и мощный священник в вышитом серебром кафтане, с епископской шапочкой на седой голове и с золотой цепью на груди, обращаясь к немалой толпе верных и их детей, с особенным удовлетворением поглядывая на сжигаемые тела. – Не будут множиться тут гуситские ублюдки, бегинки и бегарды, манихеи и содомиты, безбожные и святотатственные секты адамитов и богомилов! И, как сии еретики из Саарсбурга, подвержены будут они испытанию огнем – как золото во пещи, дабы души их очистились от всяческого греха…

Вийон шел дальше – сквозь духоту, смрад, рев скотины, дым, смех и крики. Вспугнул двух воришек, которые, воспользовавшись тем, что верующие собрались на молитву, срезали кошели у трупов.

Дальше была деревянная платформа, эшафот, на котором плясали и бились в цепях несколько стригонов. Палач или субтортор – был он в одежде без всяких знаков, а потому Вийон не мог разобраться, имеет ли он дело с мастером или подмастерьем, – ломал их на досках, сбрасывая сверху тяжелое деревянное, окованное железом колесо. Упыри выли, щелкали зубами и, казалось, совершенно не понимали, в чем тут, собственно, дело – ко все большей радости толпы. Некоторые из них еще ждали своей очереди – закованные в колодки, щелкающие зубами и таращащие мертвые глаза на толпу, которая дразнила их, бросаясь навозом, камнями, тыча в них вилами и палками.

Дальше был луг, а на нем загородка, где плясали друг с дружкой двое мертвецов. Пьяные слуги, селяне и ободранные плебеи тыкали в них палицами и вилами, лупили кнутами, пытаясь заставить стригонов драться, когда те приближались к деревянной ограде. Смеху и шуткам не было конца.

А неподалеку от битого шляха стояли два расшитых шатра, украшенных венгерскими гербами, бились на ветру флажки и хоругви, ржали и били копытом лошади. Рыцари верхом кружили неподалеку на лугу вокруг трех стригонов, прикованных и привязанных веревками к внушительной дубовой колоде. Господа рыцари подъезжали к ним, чтобы показывать собравшейся неподалеку босоте да шлюхам навыки владения боевым мечом, рогатиной и сулицей, превращая упырей в живые мишени для своего оружия.

А рядом, на раскидистом дубе, висело, перебирая ногами, еще несколько стригонов. Городские подмастерья устроили тут себе игры, как на праздник: стреляли из арбалетов и луков в упырей, не жалея проклятий и злобных замечаний.

– Беру отца Евгения! – хрипел покачивающийся мужичина в ржавой капеллине.

– А я, – крикнул запальчиво юноша в порванных шоссах и с гульфиком большим, как епископский мешок с золотом, – отца Николая!

Вийон поднял голову. Только теперь он понял, о чем они говорили. Один из висящих на дереве стригонов странным образом походил на предыдущего Святого отца – Папу Евгения. Второй же имел морду столь же достойную и показательную, как нынешний Папа – Николай, называемый Пятым.

Еще дальше, как сказано уже было, стоял передвижной бордель. Ничего особенного: три фургона, шатер, вокруг которого расположились на солнышке шлюхи и распутницы в красных котарди и уппеландах на французский манер. Некоторые из них даже посылали соблазнительные улыбочки проходящему мимо Вийону. Один фургон поскрипывал, потрескивал и раскачивался, словно внутри у него был заперт табун диких лошадей, а не один жеребчик, который демонстрировал боевой запал и жажду, достойную крестоносца, берущего новый Иерусалим.

Вийон стряхнул с себя пыль и кровь. Вошел меж лавками, где бродячие торговцы, иудеи и лавочники предлагали мешки, сумки, пояса, платки и деревянные вещицы. И именно там, среди простого народа, он увидал за прилавком бородатое лицо Менделя. Иудей выжил! Пережил не ведомым никому способом нападение стригонов и долгие часы ночной осады.

Вийон поклонился ему издали, а потом двинулся трактом на юг, подальше от людского смрада и толчеи.

Монастырь был велик, словно гора, с которой Иисус призывал верных к молитве, черен, будто капюшон кающегося монаха – и горделив и раскидист, как налитый салом загривок сельского настоятеля. Укрепленный, будто цитадель, посажен он был на вершине, над скалистыми клифами Бретани, что тысячами растрескавшихся гранитных плит, разбитых волнами, надщербленных зубами времени, выглаженных ветром спадали к голубому морю.