Яцек Комуда - Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы [litres]

Увы, пока что нигде в кодексах, списках или свитках умерших Вийон не находил ни имени Фаустина, ни – что логично – никаких упоминаний о нем.

Сто возов траханых дьяволиц! Как так могло получиться? Неужели епископ ошибался? А может, Гаспар де Бриквель на самом деле взял другое имя?

Он машинально выписывал на бумажный листок имена очередных монахов, которые были, жили и умерли, не оставив после себя ни малейшего следа, кроме короткой молитвы за умершего и забытого черепа, лежащего где-то под хорами, в оссуарии. Вскоре эта работа ему надоела. Он сразу отбросил идею выписывать имена простых работников, которых направляли на труды в поле и саду, обитавших отдельно в дормитории, давно уже поглощенном морем. Поэтому он сконцентрировался на поисках монахов, которые, несомненно, относились к первому хору.

Но нигде, совершенно нигде не мог он обнаружить Фаустина.

Он как раз просматривал изукрашенный кодекс времен короля Иоанна, прозванного Добрым, – пожалуй, прозванным так лишь несколькими жополизами при дворе Его Королевского Величества, поскольку, как знал Вийон, во времена правления этого короля с королевством Франция не случилось ничего доброго, даже напротив: пэры, графы и герцоги одинаково получали английской плеткой по жопе, подобно жакам, на ложе наказаний, – и тут глухой звук колокола вызвал его на вечерню.

– Брат Реньяр, – сказал он, опустив глаза в притворной покорности, – могу ли я оставить все здесь, пока не вернусь? – он указал на разложенные на столе бумаги, чернильницы, пучок гусиных перьев и монастырские кодексы.

Библиотекарь аббатства Мон-Сен-Морис нисколько не походил на сухого старикана с близорукими глазами и согбенной от многолетнего сидения над книгами спиной. Был это черствый, рослый, старый человечина, казавшийся крестьянином, которого монастырское призвание оторвало от плуга. В нем не было заметно ни следа усталости, хотя с утра он переписывал кодекс толщиной в пол-локтя. На самом деле это как раз Вийон, после того как переписал малую толику имен монахов, мог бы сказать, подобно некоему монаху из Фландрии, чьи комментарии сохранились в книгах Наваррского коллежа: «Не знаете вы, что значит писать! Это мучительный труд!»

– Пускай остается! – сказал, соглашаясь, библиотекарь. Во время работы он почти не обращался к Вийону, и поэта это совершенно устраивало. По крайней мере, некоторое время он мог побыть наедине со своими мыслями.

Он быстро покинул скрипторий и направился к разрушенному виридарию. Колокол зазвенел снова – наверняка, чтобы подогнать тех, кто еще не добрался до церкви, а может, и чтобы разбудить немногочисленных спящих, впавших в полуденную дрему.

Вскоре Вийон смешался с толпой старых бенедиктинцев, бредущих на вечерню по протоптанным дорожкам и аллейкам виридария. Склонил голову пред порталом Святейшей Девы Марии и перекрестился, переступая порог храма. Внутри было темно, лучи клонящегося к горизонту светила врывались сквозь разрушенное северное крыло трансепта, ложились пятнами на белые надгробия приоров и аббатов и наверняка прочих доброжелателей монастыря.

Монахи выходили из арок и галерей. Вставали с четками в руках под колоннами, поддерживающими исчезающий во тьме свод. Глядя на их лица, поэт с удивлением отметил, что были тут одни старики или люди в силе возраста, причем сила эта давно перешла из плеч и лядвий в округлые животы, толстые подбородки, синие мешки под глазами и морщины, глубокие, словно борозды, оставляемые плугом в высохшей почве. Вийон осматривал всех украдкой со своего места в самом темном углу бокового нефа, но не заметил ни одного новичка или постуланта – буквально ни одного молодого лица, кроме сурового лица аббата, который, казалось, был его, Вийона, ровесником. Монастырские стены были столь же стары, как и люди, в них обитавшие. Стары и годами, и умом.

– Господь Вечный, помоги мне в делах моих, – начал вечерню Яков де Монтей звучным, раскатистым голосом. Монахи крестились в молчании, а потом по всему монастырю разошлись их покашливание и шепот:

– Господи, поспеши ко спасению моему.

Ветер с моря завыл громче, до Вийона донесся шум гигантских волн, разбивающихся о скалы в сотне футов внизу под обрывом скалы, на вершине которой стоял монастырь.

– Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Ныне и присно, и во веки веков…

Море становилось все более грозным, словно любая фраза, произнесенная бенедиктинцами, сильнее злила дьявола, скрытого в морских волнах.

– Аминь.

Что-то заскрипело, затрещало под фундаментом церкви. Порыв влажного морского ветра прошелестел по просторному нефу, в котором некогда, во времена славы аббатства, могли поместиться сотни монахов и их слуг. Нынче же было их едва ли две дюжины – жалкие остатки огромной толпы бенедиктинцев, обитавших в скриптории, складах, библиотеке, дормитории и рефектории Мон-Сен-Морис.

Аббат начал гимн.

И тогда раздался треск. Глухой гром ударил в уши, разнесся эхом по огромному нефу. Вийон увидел, как рушатся стены северного трансепта, как по огромным стенам здания идут трещины и щели, а стеклянные витражи превращаются в дождь разноцветных осколков. Ненасытное море снова отхватило кусок аббатства. Среди монахов раздались ропот и крики.

– На стены, братья! – крикнул аббат.

– Ad libros! Ad libros , [192] К книгам! К книгам ( лат .). агнцы! – гремел библиотекарь.

Бенедиктинцы кинулись к дверям, ведущим в северный трансепт, помчались по склону горы, чтобы подпереть падающие стены жердями. Кто-то кричал о растворе, другой – о подпорных камнях, и за считаные мгновения церковь опустела… Почти опустела, так как Вийон, укрытый в тени мощной колонны, даже не пошевелился. Осторожно вышел из укрытия и осмотрелся. Глядел на вереницу барельефов, представляющих архангелов, кланялся фигурам святых. Шел и осматривался, стараясь ничего не пропустить.

Пока наконец не добрался до хоров. Слева был обрыв скалы, остатки стен трансепта, треснувшие, кривые, повисшие над пропастью, над бьющимися внизу волнами. Справа виднелось длинное крыло здания, освещенное солнцем, которое все сильнее уходило к синей бездне моря, покрытого белыми барашками волн.

Вийон повернул туда, куда вели его солнечные лучи. Миновал надгробия основателей монастыря – Жане де Петервиля и его супруги. Прошел мимо каменных стел на могилах аббатов, монахов и приоров, ища место упокоения предыдущего аббата, который приказал похоронить себя как можно дальше от морской стихии, о чем Вийон узнал в разговоре с Яковом де Монтеем.

Бенедикт Гиссо!

Это имя и фамилия привлекли его взгляд, словно толстый кошель, висящий на поясе глупца, погруженного в пьяную дрему в городской канаве.