Яцек Комуда - Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы [litres]

– И как же мне вам помочь? – выдохнул Вийон во тьму исповедальни. – Не хотите сказать, что вас мучает, кто тот таинственный человек, который вас преследует? Я бы охотно вас от него освободил, но – ей-же-ей! – скажите мне хотя бы его имя! Пока что невозможно говорить с вами откровенно, поскольку на мессе постоянно окружают вас прихожане, а из дому вы вообще не выходите. Впустите меня в плебанию, и я уверяю, что ваш преследователь убедится, как сложно жить с чинкуэдой между ребрами. Уверяю, что, когда предложу я ему полфута хорошей миланской стали, он развеется словно дым.

– Даже если бы я говорил тебе на арго или ротвельше [112] Вариант немецкого воровского языка времен Средневековья и Ренессанса. , даже если бы показывал на языке знаков, он бы услышал. Он все слышит, сын мой.

– Отчего же вы тогда просто не выйдете? И не предадите себя хотя бы под опеку епископа?

– Я – пленник в собственном дому, – застонал прелат, а в голосе его послышалась боль. – Спаси меня, добрый человече, и пускай даже ты содомит или убийца, дам я тебе такое отпущение, что сможешь ты живым войти в Царствие Небесное.

– Я бы предпочел золото, ваше преподобие. Отпущение можно дать, можно забрать. А кроме того, всякое отпущение требует пожертвования, а я, как человек простой, предпочитаю брать, а не давать. Да и, сказать честно, я и так уже слишком потратился в связи с вашим делом, чтобы довольствоваться парой здравиц. Говорите, что вы пленник… Но ведь на мессу вы ходите. Отчего же не выйдете со мной из церкви – пусть бы и сейчас вот, немедленно?! Обещаю вам безопасность!

Из глубины исповедальни донесся тихий стон. Священник корчился, словно червяк, пришпиленный в земле иглою. Поэт наслаждался его болью – представлял себе, что прелата грызет, словно бешеная собака, собственная совесть.

– Если я выйду хотя бы на шаг за дверь, он меня убьет. Окончательно и бесповоротно.

– Кто он таков?

– Не могу сказать, – священник просто стонал от боли. Вийону было интересно, притворяется ли тот, или и вправду рыдает над своей несчастной судьбиной.

– Он в плебании? Ходит по церкви? Укажите мне хотя бы след его!

– Началось все с Ангелина. С этого проклятого немого! – прохрипел священник сквозь решетку, а Вийон почувствовал, как вместе со словами прелата слетают с его губ капельки слюны. Чувствовал влагу на своей руке, сжатой на решетке. – Спрашивай его и узнаешь истину.

Ангелин? Кто таков? Вийону вдруг показалось, что он где-то уже слышал это имя. Погоди-ка, так ведь звали немого, которого они встретили на кладбище!

Священник хрипел, давясь слюной и кровью. Стукнул рукой по доскам, а потом вскочил, будто почувствовав за воротом сутаны легион бесов, и вылетел, спотыкаясь, из исповедальни.

Вийон не пытался его остановить. Даже не потому, что вокруг прелата сразу собралась толпа верующих, из которых всякий жаждал прикоснуться к одеяниям святого. Просто заметил нечто на полу. Это была кровь. Прелат уходил из исповедальни, истекая кровью, оставляя на камнях отчетливые красные следы, затаптываемые теперь пуленами и сандалиями верных, затираемые вылинялыми штанинами коленопреклоненных, впитывающиеся в кафтаны и куртки безумцев, что бились на полу – им как раз явился Творец или ангел из сонма Господня…

Охваченный любопытством, Вийон заглянул в исповедальню. На деревянной лавке лежали сломанные, погнутые ветки – колючие ветки тернового куста. Поэт поднял одну, покрутил в руках, чувствуя, как красная влага прилипает к коже. Это была кровь прелата Раймона де Ноая.

Проклятие, он уже ничего не понимал!

– Кроше?! Куда ты подевался, чертов ублюдок?!

На призывы Вийона не ответил никто. Поэт кружил вокруг старого дуба, заглядывал за могилы, в мавзолеи, проверял кусты, склонялся над дырой, где обитал мальчишка.

Ничего.

«Наверняка пошел воровать. Будем надеяться, что он не попал в руки стражников и те не ведут его в Бастилию или в Шатле». Этот маленький засранец был ловок и выглядел как любой парижский уличный мальчишка, но Вийон помнил, что он слишком легко дал себя поймать, когда пытался обокрасть его. Поэт надеялся, что тот не отправился вновь на воровскую охоту, во время которой хватило бы и одного неверного шага, чтобы из преступника сделаться добычей, а из добычи весьма быстро превратиться в падаль.

Вийон встал на колени, заглянул в дыру, в которой вчера исчез Кроше. Дыра как дыра – вымытая дождевой водой между корнями, она уходила куда-то вглубь и была даже тускло освещена. Вийон заметил сухую листву и кости птиц – наверняка занесенных зверями.

Хотя из дыры несло гнилью, он вдруг почувствовал необоримое желание увидеть логово Кроше. Осторожно лег на влажную траву, а потом пополз вперед, погрузив плечи в отверстие, которое оказалось куда больше, чем выглядело снаружи. Он без проблем мог передвигаться не только ползком, поднимая голову, но и на четвереньках.

Нора довольно круто уходила вниз. Смрад гнили шибанул с удвоенной силой. Он закрыл нос и рот рукавом робы, скривился. Как Кроше здесь выдерживал?

Он соскользнул ниже, до места, где коридор расширялся, образуя небольшую камеру. Оттуда повеяло чем-то несвежим, гнилыми листьями и источенным деревом. Услышал он и крысиный писк. Черт побери, что это было за место?

Он скривился, различив кучу мусора: гниющих трупов, белых костей, объедков и глиняных черепков. Первое, что он увидел, когда зрение его привыкло к полумраку, была голова дохлой лошади, оторванная или отрубленная у самой шеи. Мерзкая гниющая башка таращила на него белые глаза, а челюсть ее шевельнулась так внезапно и неожиданно, что поэт ухватился за рукоять чинкуэды.

Ложная тревога: это была всего лишь маленькая, волосатая крыса, которая метушилась внутри черепа. Вийон понял, что нора, в которой обитал Кроше, служит местным обитателям – как и торговцам с окрестных рынков – обычной свалкой, куда бросают гнилую репу, капусту, потроха скотины и куски испорченного мяса.

А потом он увидел маленькую сморщенную ручку, что торчала между коровьими шкурами, порванными крысами, и понял, что в яму эту бросали не только тронутую червями падаль. Похоже, парижские потаскухи бросали сюда и задушенных нежеланных детей, колдуньи же оставляли здесь извлеченные из лон грешных женщин плоды их незаконной любви.

Воистину симпатичный мир выбрал себе для жилья Кроше. Общество крыс, костей, гниющих потрохов и задушенных детей. А когда он спит, коровьи шкуры служат ему подушкой? Или во сне он припадает к гниющей конской голове, надгрызенной крысами? А разлагающимися телами детишек играет, словно куклами?