Яцек Комуда - Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы [litres]

– В парижских кварталах случаются чудеса, которые заставили бы остолбенеть и самого святого отца, – сказал Вийон. – А как завсегдатай Труандье и улицы Свободных Мещан, я знаю многих магов чудодейственных исцелений.

– Это как же? – спросил Ренье, прозванный Обрубком. – Мне идти побираться под приход Святого Лаврентия вместе с Колином де Кайеном, Сухим Хвостом и Бернаром Длинноногим, чтобы вымолить себе малость у местных уверовавших дурачков?

– Нет, милсдарь, – рассмеялся Вийон. – Мне нужно чудо, а ты, черт побери, сумеешь устроить его лучше, чем все чудеса в Конквесе и Компостелло. Или Ними узнает, что ты сделал в Великую Пятницу с его шлюхой… А ты ведь помнишь, как он любит свой товар?

– Боюсь, что в ангелы и святые кандидат из меня плоховат.

– Я не прошу звезд с неба, Ренье, – пожал плечами Вийон. – Хватит и того, что ты отправишься под дом прелата и сделаешь то, что делаешь каждый вечер на Дворе Чудес. Просто выздоровеешь и обратишь на себя внимание простецов. И всё.

Тем же вечером странный хоровод бедолаг, оборванцев да нищебродов появился перед самыми воротами прихода Святого Лаврентия. Длинной цепочкой тянулись туда слепые, хромые, горбатые да прокаженные, глухие и увечные, искусанные бешеными собаками и угрызаемые волчьими клыками бедности; одержимые нескончаемо выкрикивали молитвы, а еще были среди них обмотанные цепями – эти каялись в убийствах, разных преступлениях и грехах. Паралитики ехали на возочках; были здесь и больные язвами, покрытые болячками, большая часть из которых стала результатом не смертельной болезни, а ловкого использования муки, гипса и животной крови. Дальше в печальном хороводе оборванцев двигались трясущиеся неудачники, страдающие болезнью святого Лея, страдающие от Сен-Аква, а также мучимые болячками святого Клементина – то есть водянкой и свербежом, а еще жертвы войны, выставляющие напоказ обрубки рук и ног, хромающие на деревянных протезах, влекомые и ведомые детьми, собаками и сотоварищами по несчастью.

Воры милосердия привлекали повсеместное внимание. Заглушали молитвы и псалмы паломников своими стонами, нижайшими просьбами, криками безумцев, стуком костылей по парижской мостовой.

– Ради милосердия Господа, Царя Славы, – кричал и нарекал хромающий во главе процессии Ренье, – подайте динар иль другой какой грошик!

– Верные христиане и набожные почитатели Господа Единого, – рыдал Колин де Кайен, покрытый язвами, с выкрученной рукой и кривой ногой. – Во имя наивысшей Принцессы Небесной, Царицы Ангелов, Богоматери нашей, допоможите лишней денюжкой несчастному калеке, рукой Господней покаранному…

Жалобная процессия, исполненная истинного достоинства и христианского милосердия, или – ежели кому так нравится – триумфальный поход шельмовства, обмана да людской глупости, медленно приблизилась к главным вратам плебании. И тогда внезапно произошло то, что во всех подробностях было спланировано заранее. Ренье снял шляпу, сложил для молитвы руки, а потом вдруг крикнул, отбросил прочь костыль, сорвал повязку с ноги и принялся танцевать, скакать и веселиться.

– Осанна! – кричал он. – Молитесь за прелата де Ноая, добрые самаритяне! Чудо! Я исцелился! Взгляните только! – кричал он, показывая всем вокруг свои члены, покрытые лохмотьями, перевязанные вонючими тряпками и бинтами. – Я хожу! Смотрите, как я ставлю ноги! Я исцелен, мои вы овечки! Я здоров!

И вдруг, как по прикосновению волшебной палочки или ногтя святого Доминика, все новые и новые нищие, хворые и искалеченные принялись отбрасывать свои костыли, сдирать повязки с ран, выпрямлять искривленные конечности. Исцелялись и покусанные бешеной собакой, что симулировали пену с помощью кусочка мыла, исцелялись бьющиеся в падучей и рассказывающие, что болезнь наслал на них сам Святой Дух за то, что они не преклонили коленей, когда проходил мимо них священник со Святыми дарами. Затем силы вдруг вернулись к несчастным, что шли из сарацинской неволи и лишь бормотали «бран-бран-бран» да «бре-бре-бре», делая вид, что говорят по-турецки. Чуть позже чудесное исцеление пало будто гром среди ясного неба на искалеченных и инвалидов войны – и, будто молодые олени, принялись они соскакивать с тележек и тачек, причем благословенная аура святости прелата Раймона де Ноая не только возвращала им силы, но и способствовала отрастанию рук и ног, до той поры чудесным образом спрятанных в рукавах кафтанов и в двойных днищах тележек.

Вечер чудес оказался для Вийона необыкновенно чудесным. Мещане и молящиеся селяне, что до этого момента стояли у стен и на площади перед воротами, все как один поспешили стать свидетелями мистерии калек и нищих. А Вийону только того и нужно было. Поэт широко ухмыльнулся и махнул Кроше:

– В путь!

Он быстро забросил веревку с якорьком на вершину стены, увенчанной кирпичным кренелажем, потянул, услышал лязг, с которым металл зацепился за камни. Подтянулся, залез наверх и оказался по ту сторону. Парень ловко взобрался следом. Спрыгнул рядом с Вийоном, сматывая веревку. Никто их не увидел, никто не обратил на них внимания. Криков они не услышали. Похоже, все прошло без сучка и задоринки.

Они стояли перед плебанией – двухэтажным домом священника, крытым гонтом. Слева обзор ограничивал сумрачный массив церкви, увенчанной малой колокольной башенкой. Под ногами простирался грязный двор, неподалеку стоял небольшой стог сена да перевернутая двуколка. Была еще куча камней – и это все.

Вийон быстро и тихо пробежал к плебании. Окна были затворены наглухо, ставни закрыты и заложены засовами изнутри. Оттого направился он к двери – солидной, дубовой, окованной железом, оббитой гвоздями с широкими шляпками: казалось, что сможет она выдержать и удары осадных таранов. Вийон достал из сумочки кривой металлический прут таким жестом, словно это был кинжал, смазанный итальянским ядом. А ведь это была всего лишь отмычка, одна из многих в его коллекции. Поэт сунул ее в дырку от ключа и несколько раз провернул.

– Merde! [115] Дерьмо! ( Фр .) – подвел коротко итог, и Кроше без проблем понял его.

Кто-то вынул замок, оставив только отверстие. Но не позабыл закрыть изнутри на засов, в чем Вийон убедился, просто осторожно нажав на ручку.

Оставалась часовенка. Небольшая, крытая гонтом абсида ее была соединена с плебанией каменным переходом. Наверняка здесь прелат Ноай проходил в церковь на мессу и сюда же возвращался, заперев дверь. Вийон надеялся, что замки этого перехода окажутся более податливыми для его воровского таланта, чем та дверь, что вела в плебанию прямо со двора.