Светлана Гольшанская - Нетореными тропами. Часть 3. Исход [СИ]

— Не уходи! Ты нужен нам, ты нужен миру. Без тебя мы пропадём. Не теряй веры в нас, не бросай вотчину твоего отца. Я знаю, мы не всегда поступали хорошо, но иногда даже провинившемуся ребёнку нужно указать верный путь. Прошу, мы так хотим жить, хотим, чтобы жил ты и вместе с тобой наш мир, каким бы неправильным он ни был. Не сдавайся, борись ради… ради… ради…

Она не находила нужные слова. Безликий уплывал за пределы её досягаемости.

— Покажи же своего вэса! Умоляю! — выкрикнула Лайсве в отчаянии.

Из клубов тумана соткалась девушка. Она была юной и стройной, куда красивее Лайсве. Густые пшеничные волосы обрамляли миловидное личико, сверкали большие глаза цвета серого жемчуга.

— Погоди! — она протянула руки к Безликому. — Я так долго тебя искала. Ты нужен нам, мы верим в тебя. Не отчаивайся, ты сможешь! Моя любовь поддержит тебя там, где тебе сломают крылья и от боли не останется сил идти вперёд. Моей веры хватит с лихвой, даже когда ты потеряешь свою. Я сотворю для тебя тихую гавань, когда тебе понадобится отдых и утешение. Я дам тебе всё, что попросишь и даже больше, только вспомни, как сам любил и боролся. Вспомни, какой путь ты уже прошёл, вспомни, почему ты это делал. Вспомни… нас!

Бог обернулся. Сколько тоски было в его взгляде! Неужели он способен чувствовать так глубоко?

Девушка подбежала к нему и обняла. Он гладил её по волосам и шептал что-то. Жгучая любовь полнила его прозрачное тело жизнью, и он становился осязаемым.

— Так ты отказываешься убивать вэса, потому что любишь её? — спросила Лайсве, но он не услышал, слишком занятый юной красавицей.

А лепестки Лайсве уже отцветают и вянут. С последней песчинкой они опадут, впереди будет лишь темень одиночества, когда для всех остальных рассветёт солнце нового мира, не знающего войны.

— Лайсве!

Её толкнули в плечо. Она вздрогнула и распахнула веки. Над ней склонился Микаш, его глаза тревожно поблёскивали темноте.

— Ты кричала во сне.

— Кошмар… — нехотя созналась Лайсве.

Он лёг обратно.

— Скажи… как тогда в первый раз в Эскендерии, помнишь? — теперь Лайсве нависла над ним, вглядываясь в скрытое темнотой лицо. — Ты всё ещё считаешь　 меня красивой?

— К-конечно. Что с тобой? — удивился Микаш.

— Нет, не так! Скажи, когда я стану старой и дряхлой, моё тело ослабнет, а кожу покроют морщины, я всё ещё буду красивой для тебя?

— Лайсве, я… — он судорожно выдохнул. — Мы состаримся вместе, вместе ослабнем и покроемся морщинами. Будем ворчать друг на друга и ссориться по мелочам, но любить тебя меньше я не стану никогда, как никогда не найду женщину, которая была бы красивей и желанней тебя.

Боги! Сколько же времени потрачено даром! Он ведь всегда был рядом, единственный, родной, тёплый и любящий несмотря ни на что.

— Микаш! Я… я люблю тебя! Прости меня за всё. За то, что не говорила и что говорила — тоже. Я всегда-всегда любила и буду любить тебя одного!

— Л-лайсве, зачем? Зачем ты плачешь? Я… — Микаш прижал её к себе, поглаживая спину. — Обещаю, я найду способ всё исправить. Мы выиграем эту демонову войну и заберём к себе Геда. Я постараюсь стать к нему ближе, хоть пока не понимаю как. Мы увидим внуков и доживём до глубокой старости вместе. Обязательно! Только не плачь!

Микаш лишь успокаивал её, хотя сам не надеялся на удачный исход. Но так хотелось хоть на мгновение поверить в счастливый конец для их сказки.

— Обязательно. Вместе до смертного одра, — Лайсве переплела с ним пальцы и поцеловала.

Его жаркие ладони уже стягивали с неё одежду, губы касались каждого дюйма обнажённой кожи. Словно вернулись эскендерские денёчки их молодости. Нет, в этот раз их близость была горькой, похожей на агонию. Разгорячённые тела двигались с отчаянной яростью, приникая друг в друга глубже и сливаясь сильнее, до невозможности. Боль сводила с ума, но прекращать её мучительно не хотелось. Небывалое наслаждение накатывало штормовыми волнами, последний раз становился недосягаемым совершенством.

— Люблю тебя, одного тебя, всегда и вечно! Не забывай. Никогда не забывай меня!　- шептала Лайсве, пока истома не захватила их в водоворот любви и смерти.

Они заснули, не размыкая объятий.

Лошадь умыкнуть удалось легко, раз уж Кыму выпало за ними ухаживать. Но на выходе его задержали дозорные.

— Никого выпускать не велено! — громко объявил один из них, выставив вперёд алебарду.

Ну вот, сейчас поднимут шум на весь лагерь, и никакой скрытности уже не будет.

— Пропустите. Он по моему поручению, — послышался за спиной приказ.

Дозорные мигом присмирели. Кым обернулся. Холодный взгляд скользнул по его лицу — маршал едва заметно кивнул и направился по своим делам.

Скрывшись за деревьями, Кым вскочил в седло. Осенью сумерки надвигались стремительно, но определить направление не помешала даже темнота.

Добравшись до развилки, Кым зажмурился и призвал на помощь птиц. Ответ пришёл мгновенно: заперебирал ногами жеребец, спорхнул с ветки сыч.

— Ты знаешь дорогу к замку? — спросил Кым.

«Нет, но я знаю, кто знает», — пропищал косматый совёнок и помчался в чащу.

Кым огибал бурелом по узкой тропке. Хоть бы сыч не завёл в тупик или к упавшему на дорогу дереву. Но — обошлось. Через пару миль его сменил ещё один сыч, потом ещё. Всю ночь они петляли по едва заметным звериным тропам — короткий тайный путь.

Уже на заре показались просветы между деревьями. Последняя птица порхала возле плеча, ожидая просьбы.

— Нужно спрятать лошадь, — попросил Кым.

Сыч показал глубокий овраг неподалёку. На дне ещё оставалась трава, которой лошадь могла поживиться. Кым быстро расседлал жеребца и предупредил, чтобы тот не высовывался. Конь учтиво склонил голову, и Кым помчался за сычом.

Прячась под пологом тумана. Кым выбрался на поле. Замок возвышался на холме тёмным скелетом, устремившим в небо острые кости-рёбра. Оттуда несло мертвечиной, и по хребту бежал озноб. Лайсве предупреждала, что оборотничество и мертвошёпт принадлежали к стихии земли, но олицетворяли её противоположные стороны — жизнь и смерть. Если мертвошёпта не смущало присутствие звероуста, то у второго способности, связанные с мертвецами, вызывали оторопь. Но сейчас как никогда требовалось себя перебороть.

Сыч подвёл Кыма к самому краю рва. Мост был поднят, ворота — наглухо закрыты. Дозорные на зубчатых стенах не показывались, только реяли на ветру зелёные флаги. Над самой высокой башней вилось и надсадно каркало вороньё.

— Видели кого? — позвал их Кым.

«Все свои! Только хозяин встречать гостей отъехал. А ты-то чей будешь? Не наш — уж точно. Прочь-прочь отсюда!» — загалдели они, тучей мотаясь над замком.

И правда — падальщики, слуги смерти. Пух опадал с них копотью и набивался в нос, отчего хотелось чихать.