Светлана Гольшанская - Нетореными тропами. Часть 2. Пророк [СИ]

Раскаты грома били в уши, ветер, завывая, стремился сорвать плоть с костей, изничтожить вместе с изувечившей землю войной. Гэвин в самом сердце, он сам — сердце бури, синими сполохами вихрились крылья его потустороннего могущества. Оно устрашало и отрезвляло. Этой силы Сумеречники и их враги не понимали и боялись больше смерти, от неё — бежали, проклиная до десятого колена. Свои и чужие хором. Ненавистное Небесное племя.

— Почему?! — вырвался у Гэвина отчаянный стон.

Взметнулось до небес стена очищающего огня.

Опала.

Перед нами — двор старой усадьбы. Жидкие сумерки. Кричали дети, рыдали женщины, реяли по ветру голубые плащи, сломанным на земле валялся герб — копьеносец, повергающий дракона. Запах огня и крови уже здесь. Они следовали за нами повсюду.

На лужайке на коленях замер мужчина похожий на Гэвина: стройный, темноволосый, синеглазый. Только не воин, по выправке и по взгляду видно, невинная жертва войны. Палач в белоснежном плаще схватил его за шею. Потребовал:

— Где он?

— Далеко. Ты никогда его не получишь! — с ненавистью выплюнул мужчина.

Палач поднял на Гэвина разноцветные глаза — один голубой, другой зелёный:

— Ты кормил меня своими милостями, ты вливал мне в уши яд, я целовал твои запятнанные кровью руки, и не было в мире человека, который служил тебе больше верой и правдой, чем я. А ведь ты с самого начала знал, с самого начала предал меня и обрёк на эти муки. Скажи, ты этого хотел?

Палач как тростинку переломил пленнику шею. Гэвина задохнулся от боли и за пленника, и за палача. Кто бы ни были эти люди, он знал их слишком хорошо.

— Скажи, теперь тебе так же больно, как мне? — палач протянул руку и шагнул навстречу Гэвину. — Почему?

Снова огонь, поднялся и опал.

Мы стояли посреди пыльного чердака. Тускло чадила свеча на тумбе у приземистой кровати. На смятых простынях, заботливо укутанная в одеяло, спала девушка. Рядом на коленях сидел юноша. В одних штанах, весь его торс покрывали татуировки. Лицом он напоминал Гэвина. Воин, смог бы стать таким же великим, если бы у него был шанс. Но сказанные дрожащим, полным непереносимой боли, голосом слова не оставляли никакой надежды:

— Как же я? Разве я недостаточно сделал, недостаточно людей спас, недостаточно служил тебе? Неужели всё, что у меня есть, даже самое сокровенное, мне придётся отдать другому, пускай и лучшему другу? Неужели я ничего не заслужил? Тогда зачем? Зачем ты заставил меня пережить это блаженство? Я бы мог легко исполнить то, что ты просишь, в один из чёрных дней, когда я сам молил о смерти. Так почему сейчас, когда жизнь перестала быть кромешным кошмаром, когда я впервые счастлив и не хочу умирать, ты просишь меня об этом? Как будто цена вовсе не вера и не добрая воля, а непереносимые муки, которые я испытываю после каждой крохи радости. Почему я один из всех не достоин жить в этом лучшем мире, который настанет после моей смерти? — он повернул голову и вперил пронзительно синие глаза в Гэвина. — Почему? Почему?!

Мы снова утонули в них, а когда очнулись, маршал стоял на коленях и в исступлении глотал ртом воздух. Ойсин дёргал его за руку, но тот не реагировал.

— Ответь мне Гэвин, почему? — спросил Безликий, смотря на него сверху вниз.

Маршал поднял на него затравленный взгляд:

— Потому что вся наша жизнь — служение высшему порядку. Если никто не будет жертвовать, то и жить тоже никто не будет.

— Что ж, твоё желание будет исполнено, — Безликий протянул ему руку, и только опираясь на неё, Гэвин поднялся. — Ты отдашь всё, что у тебя есть: состояние, орден, честь, друзей, близких. Когда ты осознаёшь, что такое истинная боль, я возрожусь в крови своих потомков.

Ойсин испуганно выдохнул, взглянув на свою окровавленную ладонь:

— Мой маршал, это я — потомок?

— Да… — рассеянно ответил Гэвин. — Священный долг моей семьи — защита потомков Безликого. Поэтому после гибели твоего отца я взял тебя под свою опеку, — он ударил в грудь кулаком. — Служу Безликому и его крови.

Ойсин открывал и закрывал рот в онемении. Видно, мальчишка из бедной семьи никак не ожидал, что его предком может быть сам легендарный основатель ордена. А Безликий смотрел вовсе не на Ойсина. Шагнул к маршалу и зашептал на самое ухо:

— Не забывай: три священных гейса. И ещё: всё, что я вам дал, мне придётся забрать.

— Как всё?! — брови Гэвина взлетели вверх. — Ты не можешь быть настолько жесток, мы же… мы же… — его обычно твёрдые губы дрожали.

— Кто? Скажи же уже это! — потребовал Безликий, теряя терпение.

— Самые верные твои слуги, — выдохнул после долгой паузы Гэвин и опустил взгляд, словно не смог вымолвить то, что хотел на самом деле.

— Не я придумываю эти законы, я их только объявляю, — Безликий печально склонил голову и обратился уже ко мне: — Идём, нам здесь больше делать нечего.

Дёрнуло вниз, и я вернулась в своё тело. Безликий взял меня за руку и потянул прочь. Гэвин прожигал его взглядом, пока Ойсин трогал его за локоть, пытаясь привлечь внимание. Что-то было в корне неправильное в этой картине: низвергнутый маршал и растерянный потомок бога, так и не удостоившийся ни единого слова от своего предка.

— За что ты так с ним? — спросила я, когда мы завернули за угол.

— Тебе же он не нравился.

— Раньше — да, но теперь он показался мне… неплохим. Я не разбираюсь в людях.

Безликий провёл тыльной стороной ладони по моей щеке:

— Ты слишком добрая, я уже говорил. Всем приходится платить свою цену, даже мне.

— Ты, правда, был женат на земной девушке?

— Что тебя так удивляет? — он усмехнулся. — Земные девушки прекрасны, в них столько нежности, теплоты, самой жизни. Я любил её до безумия. Такое сильное чувство, что кажется, будто готов горы свернуть, совершить любое безрассудство. Даже отринуть благодать и принять смертную долю. Кто-то говорит, что со временем такие чувства остывают, но мои — нет. Я люблю её до сих пор и вспоминаю все мгновения, которые мы провели вместе, как самые счастливые в жизни.

— А твой ребёнок? Каким он был?

— Я… не знаю. Я ушёл до того, как моя жена поняла, что ждёт ребёнка. Я мог видеть его лишь в своих грёзах, наблюдать издалека, как он растёт и стареет. Не было в моей жизни пытки худшей, чем эта: смотреть — и не мочь прикоснуться.

— Мне так жаль.

Некоторое время мы молчали. Видения Гэвина никак не шли из головы, будто слова и образы лишь оболочка, а смысл сокрыт в чуждом для смертных языке.

— Так почему же ты не хочешь возродиться и помочь нам? — озвучила я терзавший меня вопрос, когда мы уже подходили к дому Микаша.

— Дар и проклятье Небесного Повелителя — видеть все варианты будущего. Из тысячи тысяч возможностей есть лишь одна с благополучным исходом. Не для всех, конечно, но хотя бы для нашего многострадального мира. Этот вариант будет стоить огромной боли для моих близких. И если что-то пойдёт не так, все жертвы окажутся напрасными.