Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

— Ах, вот оно что! — Агафья Тихоновна наконец поняла что имел в виду Артак, и Понимание тут же залезло на плечи Принятию и Сомнению.

Отрицание собралось и вовсе уходить, а Радость, которая всегда сопровождает Понимание весело оглядывалась уже со своей новой высоты, — конечно, конечно. Это же так просто! Как я сама не догадалась, — она тут же вскочила, демонстрируя свою готовность к действиям.

— Для того чтобы вернуть сознание его владельцу нам нужно не только собрать все до одного осколки и осколочки, включая даже стеклянную пыль, не только соединить их в абсолютно правильном порядке, не перепутав ни одного, даже самого незначительного элемента зеркальной мозаики, но и скрепить между собой, чтобы никакой порыв ветра не смог разбросать их снова, — Артак неуверенно покачал головой, — и это очень кропотливый труд, ибо отсутствие даже крошечной зеркальной пылинки будет давать искажение изображения. И вот этого нельзя допустить ни при каких обстоятельствах. Более того, мы с вами должны будем вернуть этому зеркалу его способность отражать.

— Скрепить их между собой… — задумчиво повторила Агафья Тихоновна, — но чем?

— Чем? — Артак в который раз рассмеялся, — конечно же, знаниями, которые неизбежно вытекают из рассуждений и наших попыток понять пока ещё непонятное.

Акула кивнула. Она была полностью согласна с такой постановкой задачи. Возможность скрепить зеркало сознания знаниями её совсем не удивляла.

— А как мы вернем ему способность отражать?

— Для этого вашего фонаря мало, — дракон кивнул на акулий плавник, в котором был зажат направленный пучок электрического света, — для этого как раз и понадобится костёр, о котором вы говорили. Зеркало и свет — все что нужно чтобы способность отражать вернулась сама собой. И эта способность, как действие, как процесс, сможет органично вписаться в этот мир — она заработает именно здесь, и заработает в правильном ритме, а значит и вернет недостающую часть себя самой туда, откуда мы пришли. А пока что здесь ничего и нет, ведь и мы с вами, как и другие предметы не в счет. Да, да, мир действий — он такой, — Артак с улыбкой посмотрел прямо в глаза Агафье Тихоновне и её окатило жёлтым драконьим взглядом.

Кивок. Согласие обняло Понимание и уселось рядом с Радостью, ещё немного потеснив Сомнение.

— Приступим? — акула была готова действовать прямо сейчас, — наполним этот мир смыслом?

Артак, казалось, не расслышал её и продолжал говорить:

— Для того, чтобы вновь собранное сознание смогло отражать реальность целиком, а реальность — опять-таки, целиком отражать сознание, кроме самого сознания или проще говоря — зеркала — это уж как вам будет угодно — нам необходим, как мы уже не раз говорили — свет. Единственное, что нам действительно необходимо — свет. Много света. Очень много света. Очень-очень много света. Ведь если хоть один уголок пространства останется неосвещенным, а, следовательно, и неотраженным — что-то из общего будет упущено и картина будет частичной, неполной.

— И что это значит?

— Вот тут вы были бы совершенно правы. Он придет в себя и сойдет с ума, — дракон усмехнулся, — или сначала сойдет с ума, а потом придет в себя. Ведь если быть точным, то безумие, по сути и есть потеря целостности. Потеря соединения себя, своей части с целым. Только в этом случае безумие становится реальным, только так!

Агафья Тихоновна тихонько вскрикнула, но промолчала, и только глаза-бусинки выдавали её волнение. Дракон, тем временем, продолжал:

— Ну или не сойдёт с ума, а скатится на уровень существования ограниченного человека, или овоща, что впрочем одно и тоже, — Артак немного подумал и добавил:

— Для него — одно и тоже.

— Я понимаю, понимаю, — акула произнесла эти слова медленно, напряжённо о чем-то думая.

Артак внимательно посмотрел на Агафью Тихоновну. Теперь промолчал уже он, ожидая пока процесс мышления выйдет вне и усядется рядом с пониманием.

— Скажите, Артак, а если предположить, — акула усмехнулась своим мыслям, — ведь единственное что мы с вами можем — это только предполагать, так вот, если предположить что его сознание не было дано ему разбитым от рождения, а было разбито потом, то как вы думаете — что случилось раньше? Он потерял своё целое сознание и оно разбилось при падении; или он разбил его, например, споткнувшись обо что-то, и только потом оно потерялось?

— Вы считаете это важным?

— Конечно. Если сначала сознание было потеряно, но не разбито — это одно, а если разбито, а уж потом потеряно — совсем другое, вы так не думаете?

Акула держала фонарь точно посередине между говорящими.

Дракон внимательно посмотрел ей в глаза и немного подумав, кивнул.

— Вы опять совершенно правы. Если сознание было разбито не изначально — не с самого момента рождения тела, а уже после, в течение человеческой жизни, то есть просто немного ранее, чем потеряно — всё становится ещё сложнее. В этом случае никто не может гарантировать что даже собрав воедино все осколки, мы получим какой-то результат.

— Но что же нам тогда делать?

— Действовать. Действовать, не смотря ни на что. Это мир действий, и он ждет от нас именно поступков, — Артак улыбнулся. — Всегда необходимо использовать язык, доступный собеседнику. А в данном случае — нашим собеседником выступает этот необычный, но от этого, не менее реальный мир. Более того — в этом мире только этот язык и существует и, следовательно, только он и может быть понятен. И говоря на понятном ему языке, мы сможем прийти к согласию, мы можем договориться. Мы сможем даже, если угодно, получить необходимый нам результат…

Артак замолчал, задумавшись, а Агафья Тихоновна уже раскладывала огромные поленища, которые доставала в пространстве, словно фокусник из-за спины, и мастерила из них гигантский костер, призванный из ниоткуда в попытке осветить окружающий их, и пока ещё непонятный им — мир дел, но не изделий…

Мир действий и поступков…

Мир следующего витка…

Мир после…

Мир НАД…

Костёр, подпаленный сразу с нескольких сторон, вспыхнул в одно мгновение. Он загорелся как-то сразу и мощно, и моментально — целиком.

Загорелся ярко, неотвратимо, загорелся наверняка.

Сотни, если не сказать — тысячи, может быть, и миллионы или миллиарды зеркальных осколков в тот же момент проявились из темноты — выступили из неё, пересекли границу тени и вступили в свет, отразив в себе самих источник этого света — трескучие и горящие поленища. Этот отраженный, хоть и осколочный, но жаркий и жгучий свет забегал вокруг, дрожа и подпрыгивая.

Свет кружил поземкой — яркий и голубой, словно снег в тихий, предрассветный час. Его лучи рвано освещали пространство, создавая и моделируя причудливые по своей форме и не вообразимые человеческим сознанием тени. Не вообразимые сознанием человека, но очень даже вообразимые сознанием общим, природным, ибо они были его неотъемлемой частью.