Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

Скорее всего люди пока ещё толпились в фойе, заедая ожидание чем-то буфетным — дорогим и не всегда вкусным и свежим.

Эта привычка — набивать желудок всегда, когда появляется только такая возможность, но никак не насущная в этом необходимость — эта привычка прочно укоренилась в множестве человеческих голов.

— Так мы на самом деле в цирке? — Агафья Тихоновна в изумлении оглядывалась, и хоть стен помещения было не разглядеть, но видимый глазу купол придавал достаточно для уверенности сходства.

— Как видите, — Артак утвердительно кивнул и глянул вверх, — Вселенная никогда не будет спорить с вами.

Теперь уже внешний, яркий и жёлтый солнечный свет неторопливо отогнул край брезента, робко и медленно заглянул внутрь, как бы оценивая плацдарм действий, и встретившись взглядом со светом от костра, понимающе кивнул и приступил к работе. Работа у света всегда одна — принести энергию туда, где был её недостаток и, тем самым, вдохнуть жизнь в любое действие, в любой уже существующий и задыхающийся от нехватки энергии процесс.

Пустота — живая, трепещущая на солнечном ветру, не торопясь и как бы нехотя, теряла свою пустотность и медленно изменяла свою суть — она заполнялась светом и его неизменным спутником — ещё одним полноправным жителем этого мира — она заполнялась процессом под громким названием Жизнь…

Именно тем процессом, которому в данный момент так не хватало свежей и солнечной энергии.

Всё это происходило как будто в очень и очень замедленной съемке, и даже сам свет распространялся настолько медленно, что были видны все его раздумья, все присматривания, все его повороты головы.

Легко угадывались его решения и предсказывались перемещения.

Жёлто-белый, яркий, обжигающий роговицу глаза, сияющий солнечный свет, прорвавшийся в помещение сквозь разорванный купол, спустя какое-то время достиг зеркала, отразился от него и смешался с чистым, жёлтым и мягким, немного искусственным, словно вышедшим из-под абажура домашней лампы, но по своей сути — точно таким же светом.

Они еще долго переливались разными оттенками жёлто-белого, перемешивались, как в миксере, словно насыщаясь кислородом или другими необходимыми для жизни элементами, они внедрялись друг в друга пока полностью не растворились один в другом. Но даже растворившись, излучения продолжали хранить каждый свою собственную суть. Хранить информацию. Хранить основу всего.

Каждый отдельный фотон, каждая отдельная частичка света продолжала нести в себе сведения обо всем, к чему она прикасалась ранее, обо всем, что видела, что освещала…

Свет, на самом деле, всегда несет лишь прошлое, замечали?

Свет, зародившийся многие миллионы лет назад в недрах какой-то из звезд, как следствие ядерного синтеза элементов, нёс в себе информацию о своей матери-звезде и обо всем, что ему встречалось по пути сюда. Совсем как нефть или газ, которые, конечно, были более приземлёнными энергетическими субстанциями, а потому и более понятными человеку — они могли рассказать о тех деревьях и животных, из которых они выдавились под длительным воздействием давления и температуры. Информация ведь никогда и никуда не девается, она продолжает храниться, бережно упакованная и запечатанная самой природой, спрятанная от несведущих глаз, но сразу открывающая все свои тайны пытливому уму. И не-уму, так как человеческий ум — это, все-таки, прежде всего обусловленность.

Хочешь выучить язык света?

Язык нефти и газа?

Язык деревьев и птиц?

Язык камней и минералов?

Язык ветра и дождя?

Хочешь понять природу?

Просто смотри и слушай.

Держи глаза и уши открытыми, а рот на замке, но помни что нет ничего хуже, чем знание, попавшее в неподготовленный ум.

Агафья Тихоновна изумленно посмотрела на дракона.

— Что происходит? Почему свет так странно себя ведёт?

— Всё в порядке, — дракон улыбался, — просто наше время ещё не синхронизировалось, — он кивнул куда-то ввысь, — и там успел пройти лишь миг, тогда как тут — столетие.

— У нас прошло сто лет? — Агафья Тихоновна округлила глаза от удивления и так и застыла в ожидании ответа.

— Нет, нет, что вы. У нас прошел один миг, — Артак засмеялся, — всего лишь один миг, если он, конечно, уже прошёл. По-моему, ещё нет. Мне кажется, он ещё в пути.

— Что нет?

— Миг ещё не прошел. Он еще длится.

— Но как может мгновение быть таким долгим?

Акула протянула плавник и прикоснулась к вполне осязаемому солнечному лучу. Световой луч распространялся потоком — медленно, неторопливо — он тянулся как жевательная резинка, скручивался в жёлто-белые спирали, тёк и струился в так нужном ему и необходимом нам направлении. Он двигался мягко, на цыпочках, однако, не замечал на своем пути никаких препятствий. Не замечал он ни мешков с надписями, сложенных на зеркальном полу, ни дракона с акулой.

Свет как бы изливался внутрь себя — капающим, тягучим, масляным дождем; достигнув пола, он расплескивался по нему морем брызг, отталкивался от него. И оттолкнувшись, свет приобретал уже другое, противоположное первоначальному направление — оттолкнувшись, свет убегал прочь.

Убегал, неся в себе высокий и священный код — новую, только что полученную новым прикосновением информацию.

Свет возвращался к породившему его источнику.

К костру.

Или к Солнцу.

А может быть и туда и туда. Это было абсолютно неважно.

Важно было другое.

Солнечная — белая и жгучая составляющая света, обогатившись жёлтым и мягким свечением рукотворного костра, на своем обратном пути вверх проходила сквозь пыль от мешков, и сквозь сами мешки, не замечая их и не останавливаясь ни на мгновение, и если бы не это странное свойство времени, замедлившее всё вокруг — всё, кроме скорости восприятия действительности Артака и Агафьи Тихоновны. Если бы не это растянутое в пространстве время — акула никогда бы и не заметила одну странную, и показавшуюся ей очень важной особенность света — проходя через мешки и осевшую на них пыль, свет немного изменялся, он искажался, искривлялся, он приобретал новые качества.

Свет продолжал свой путь, но был он уже немного другим.

Свет начинал выражать некую новую для себя самого суть.

Свет становился богаче на оттенки, на интонации.

Свет вступал в родство с пылью и действиями — в родство кровное, нераздельное, в вечное родство.

Родство, кстати, и может быть только вечным.

Родственники могут умирать, но их родство сохраняется единожды и навечно, родство скрепляется мукой и крахмалом с бесконечным сроком годности…

Свет продолжал свой путь.

Теперь в его безграничной, безмерной, в его энергетической кладовке хранился ещё один фотоснимок, ещё один моментальный кадр. Кадр с информацией о владельце зеркала и костра. И этот фотоснимок, этот мгновенный отпечаток реальности, в своё время точно так же изменит источник самого света, к которому он, безусловно, вернётся. Изменит, как уже все существующие в нём и доставленные нам отпечатки, пусть немного, но изменили этот, так ждавший света — мир поступков и действий.