Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

— Конечно. Ясный и незамутнённый болью ум необходим всегда! Ведь по какой-то причине ты вышел из дома, ведь так? А путешествовать, пусть и с выдающимся, но перегруженным болью мозгом — не самое приятное из существующих занятий, даже если твоё путешествие обещает быть совсем недолгим.

— Ты прав… — все внутри меня ликовало, и несмотря на сломанную ногу, я был полон радости и счастья — полон как стакан, в котором вода держится только за счёт поверхностного натяжения самой жидкости, выпирая из этого стакана и колышась в такт малейшему к нему прикосновению, — ты прав, прав, тысячу раз прав…

Я так боялся расплескать эту воду и в тот момент более всего на свете хотел сохранить эту радость в себе.

Некоторое время, продолжая лежать неподвижно на прохладном бетоне, я с интересом наблюдал за своей конечностью, которая увеличивалась прямо на глазах.

Бетон был холоден и тверд. Холоден так, как бывает холодна лишь затхлая погребная сырость, когда ты быстро спускаешься в глубокий подвал за банкой соленых огурцов, и тверд, как эта самая банка.

Последний лестничный пролет, отделявший меня от солнечного и живого дня стал моим погребом, стал моей добровольной, и надеюсь, недолгой тюрьмой на пути к моему же счастью, а я сам на мгновение превратился в солёный огурец, потому что, как и огурец — я был мягкий и живой, а бетонный пол — как стеклянная банка — был твёрдый и искусственный, если хотите — был мёртвый. И чувствовал я себя именно так, как и должен был себя чувствовать солёный огурец в закрытой банке — тюремно, закрыто, замурованно. Ведь огурцу, для того чтобы покинуть банку, а мне, чтобы покинуть подъезд, была необходима всего лишь помощь чьей-то руки. Помощь простой человеческой руки. Однако, руки, находящейся внутри банки не было, как не было и руки, способной достать меня из моего каменного заточения.

Человеческие руки, способные помочь, сами по себе редко выходят гулять, а их обладатели предпочитают пользоваться лифтом, и мысленно прикинув что помощи ждать особо неоткуда, собравшись с силами, я предпринял героическую попытку встать. Мой голеностопный сустав, верой и правдой служивший мне всю жизнь, сейчас более всего напоминал яркий воздушный шарик, неторопливо, но безостановочно надуваемый чьими-то невидимыми, но сильными губами.

Шарик, превращавшийся в огромный воздушный шар. В огромный сине-красный, местами даже лиловый шар с натянутой, как на барабане, резиновой кожей.

— Ахахаха, — притихший было в моей голове голос опять засмеялся, — думаешь не дождешься помощи?

— Думаю да, — мне удалось немного привстать и я опирался на стену и на здоровую ногу, — точнее, думаю нет, — я окончательно запутался, — думаю, не дождусь. Люди редко ходят пешком, — хоть и через силу, но я улыбнулся искренне и дружелюбно, адресуя свою улыбку окружающему меня пустому и гулкому, наполненному эхом пространству.

— Помощь уже в пути, — голос, казалось, знал о чем говорит.

— Если бы ты предупредил меня немного раньше, — совершенно без грусти и без упрёка произнёс я, — тогда бы я успел…

— Ни слова больше! — голос раскатисто засмеялся, — ни слова больше! — повторил он, — я предупредил тебя ровно тогда, когда это было необходимо. Да и могло ли быть по-другому?

— Но ты предупредил меня когда я уже падал, и я даже не успел воспользоваться твоим предупреждением — и вот — результат, — одними глазами я указал на пышущий полнотой, раздувшийся и пульсирующий голеностоп.

— Всё и всегда происходит вовремя, — голос продолжал гнуть свою линию, — не бывает ничего что происходило бы ранее или позднее намеченного срока.

— Хорошо, значит, это должно было произойти, — легко согласился я.

— А вот это уже совсем другой вопрос, — голос произнёс эти слова со смехом, словно предоставляя мне возможность самому подумать над случившимся.

— Постой, постой, — бросив беглый взгляд внутрь себя, я поймал внезапную мысль, — уж не хочешь ли ты сказать, что…

— Нет, — отрезал голос, — я ничего не хочу сказать. Ничего, кроме того, что ты хочешь сказать сам.

— Так ты сделал это специально?

— Но разве ты бежал не слишком быстро? — в голосе зазвучали вопросительно-оправдательные нотки.

— Возможно. Но я мог бы добежать и без травмы…

— Ну, наверное. Наверное, мог бы. Даже наверняка мог бы. Точнее, конечно, это возможно, — словно нехотя согласился голос, а потом немного помолчав, добавил:

— Да, да, ты мог бы добежать и без травмы. Только куда?

— Куда? — недоуменно повторил я.

— Да, — голос окончательно согласился со мной, — ты мог бы добежать и без травмы, но туда ли, куда бежал — вот в чём вопрос.

— Ага, — я кивнул головой, невольно задумавшись, — ты хочешь сказать, что…

— А может быть и нет, — голос пошёл на попятную, — откуда мне знать?

— Но…

— Никаких но! Что ты за человек такой если тебя смог остановить простой перелом! И если тебя ещё интересует твой конечный пункт — счастье, то спроси сам себя — зависит ли этот конечный пункт и изменилась ли дорога, по которой ты должен двигаться к нему из-за твоего падения?

— Зависит ли конечный пункт? Осталась ли дорога? — я растерялся ещё больше, — дорога, конечно, не изменилась, да и ведёт она туда же, но…

— Что за дурацкая привычка возражать! — голос стал строже, — раз ничего не изменилось, то я не вижу никакого, даже самого маленького повода расстраиваться, — и он рассмеялся, — тоже мне проблема — сломал ногу! Тьфу! — голос сплюнул и замолчал.

Я закрыл глаза и вдруг услышал свой собственный смех, гулко отскакивающий от жёлтых стен подъезда. Значит, смеялся всё-таки я сам.

Но, может быть, это вовсе и не мой смех разливался бьющимся и гулким, жёлтым эхом…

Этот голос я бы узнал из тысяч других голосов.

Да что там из тысячи…

Этот голос я не смог бы спутать ни с каким другим. Были у него какие-то особые интонации, была в нём никем ещё не написанная музыка, однако, позволявшая мне без ошибки определить его принадлежность.

Да что там интонации, что музыка! Были у этого голоса признаки, настолько индивидуальные и неповторимые, что ориентируясь только на них, я мог чётко и безошибочно, а главное — абсолютно однозначно определить его обладателя.

Во-первых — этот голос мог звучать только в полной тишине.

Во-вторых — этот голос был лишен всех известных мне страхов и волнений.

В-третьих, и так далее, в-четвертых, в-пятых — этот голос никогда не боялся, не завидовал, не сравнивал, не корил себя за проступки, никогда не чувствовал себя ничтожным и слабым, и ещё, пожалуй самое главное — этот голос никогда не ошибался…

Это был он…

Мой внутренний голос…

Мой дракон…

Моя мысль…

Мой Артак…

Мой ветер, уносящий меня вдаль и моя луна, которая своим солнечным отблеском освещала землю в непроглядном мраке ночи…