Карина Демина - Мертвая

- Ради карьеры приятеля? Сложновато, - Вильгельм ест мед. Из банки.

Пальцем.

И не было у него гувернантки, которая бы за подобное линейкой по этим самым пальцам лупила бы. Сразу видно, избаловали...

- Ради карьеры - да, но вот... воспользоваться случаем?

- Счастливым?

Я пожала плечами: понятия о счастье у всех разные.

- У Мортимера степень по философии, - зачем-то сообщил дядюшка. Вот он свой чай ничем не закусывал. И не пил. Сидел, держал на ладони и разглядывал желтоватый фарфор кружки. - Он вовсе не так глуп, каким хочет казаться...

...интересно, а ему хватило бы... устроить, скажем, клуб для избранных... такой, в котором можно чуть больше, чем в публичном доме.

И если вспомнить...

...исчезнувшая сестра и ее отец... то бабулино письмо, о котором я уже и позабыть успела. А что если... он ничего не придумывал, мой дорогой дядя. Он просто взял чужую идею и слегка ее преобразовал.

С выгодой для себя.

С немалой, полагаю, выгодой... и когда идея из прибыльной превратилась в опасную, отступил в сторонку, предоставив другу... или не другу, но потенциальному приятелю, шанс для карьеры.

Это ведь...

Удобно?

И вполне в духе семьи.

Доказать?

Не выйдет.

- А он... участвовал в экспериментах?

И дядюшка Фердинанд пожал плечами головой:

- В первой части определенно нет, а вот дальше... не знаю.

Гм, а идея хорошая.

С другой стороны...

...почему бы не навестить другого дядю, раз уж во мне такая любовь к родственникам проснулась?

К сожалению, я вынуждена была признать, что дорогой дядюшка, если и был в чем виновен, то отныне стал неподсуден. Нет, толковый некромант, быть может, сумел бы поднять его, однако коронный суд к мертвым - настоящим мертвым - относился с неподобающей снисходительностью.

Поэтому я удовлетворилась тем, что от души пнула тело.

И заработала укоризненный взгляд Диттера.

А что?

Заслужил.

Был поганцем и умер... не своей смертью.

Лежал дядюшка на огромной кровати с балдахином, с которого спускались витые шнуры, украшенные гроздями золотых кистей. Пыли на этом добре скопилось изрядно. А так... помпезненько, нечего сказать... резные ножки.

Изголовье.

И шелковые ленты с него свисающие. Надо полагать не просто так украшение, но со смыслом. Ленту я потрогала, убеждаясь, что, несмотря на возраст, была она вполне себе крепкой.

Подергала.

И отпустила.

Алые простыни. Черные подушки. И рыхлая дядюшкина туша, смотревшаяся в этом великолепии чуждо... мертвые в принципе не слишком красивы - себя я отнесу к исключениям, а уж этот-то... расплывшийся живот, поросший реденьким рыженьким волосом, который к паху становился темнее и не таким уж редким.

- В обморок не упадешь? - поинтересовался Фердинанд, прикрывая тело простыней.

- Нет.

Из-под простыни выглядывали босые ноги с кривыми пальцами и розовенькими какими-то слишком уж аккуратными пяточками.

Я вздохнула.

И наклонилась.

Тронула рукоять ножа, торчащего из глазницы. Хороший удар...

- Самоубийство? - я исключительно предложила, но по тому, как переглянулись мои мужчины, поняла, что версию эту благую не поддержат.

А жаль. Все-таки родовая честь... остатки ее... чувствую, стоит копнуть в этом дерьме, и остатков не останется.

- Я... - дядюшкина законная супруга, сидевшая у кровати тихо-тихо, - очнулась.

А я поняла, что впервые слышу ее голос.

- Я не хотела... я не думала...

- Не думала, - согласилась я, разглядывая это чудо.

Она была молоденькой, но при этом...

Уставшей?

Обессиленной?

Сложно подобрать слова. Просто ощущение, что в теле молодой женщины спрятался кто-то несоизмеримо более старый. Вот эти опущенные уголки губ. И тени морщин на лбу. Потухший взгляд. Дрожащие пальцы, которые она прижимает ко рту.

И сама трясется.

И не стесняется своей наготы, будто вовсе ее не замечает. Я огляделась.

И сорвала гардину - черно-красную, плотную, - накинула на плечи этой... как ее вообще зовут?

- Я... просто... он сказал, что продаст меня, - в блекло-синих глазах плескалось недоумение. - Что... я наивная дура... отпустят... мы контракт подписали... на три года...

Монк вздохнул.

И присел рядом.

Он взял голову девицы в ладони и легонько сжал, а я отвернулась, но все равно спиной ощутила раздражающую близость света. А еще огромное желание свернуть дурочке шею... убила она... ладно, допустим, дядюшка вполне себе заслуживал смерти и отнюдь не такой доброй, но... можно же было иначе.

Ядом там.

Или несчастным случаем.

А теперь что? На каторгу ее отправлять? Или попросить Аарона Марковича, пусть порекомендует кого-то из знакомых, кто в делах уголовных разбирается?

Ощущение света пропала.

И я обернулась.

Девушку, которая куталась в гардину, усадили в кресло, а про тело дядюшки и вовсе забыли.

- Я... я хотела... срок выходил... и он стал совсем злым... - на бледных ее руках поступали пятна. Синие и лиловые, некоторые бледные, другие - яркие. Раскрывались темные язвочки ожогов. А еще я почему-то обратила внимание на изуродованные мизинцы.

Кривые.

Негнущиеся. Она сжала кулачки, а эти пальцы-ветки торчали в стороны. Получалось не грозно, но смешно... проклятье. Еще одна убогая на мою голову?

- Был... договор... на три года... три года - это немного... он заплатил маме и отцу... у меня сестры есть... и брат учиться хотел, а денег не было.

И поэтому тебя, бестолковую, продали во имя высшего блага семьи.

Я закрыла глаза и попросила:

- Может, вы потолкуете в другом месте? А я пока с дядюшкой побеседую.

Чувствую, мерзкая его душонка недалеко убралась. А что, местечко это пропитано и болью, и слезами, а значит, кровать вполне сойдет за алтарь.

...мне было ясно, что случилось. Дядюшка издевался над купленной женой, но та оказалась крепкой и продержалась условленные три года. Более того, посмела заикнуться, что уходит. А Вирхдаммтервег своего не упускают. Такие уж мы сволочи.

Вот дядюшка и взъярился.

Наговорил всякого. А после и стал принуждать к исполнению супружеского долга, полагаю, в весьма извращенной форме. Тут уже и у девицы нашей нервы сдали.

Нож под руку подвернулся...

...каким образом?

Откуда в спальне ножу взяться?

Да и не только это беспокоит. Уж больно как-то... вовремя, что ли? Только подумали про дорогого родственника, а он взял и помер... ах, как нехорошо с его стороны...

...моей просьбе вняли и горюющую девицу утянули в соседнюю комнату, где царил, помнится, немалый беспорядок. Я же сдернула простынку и сказала дядюшке:

- Здравствуй, засранец.

Знаю, что фройляйн выражаться подобным образом не пристало, но... засранец же. Редкостный. А искренность - высшая добродетель. Так меня бабушка учила... ей ли, завзятой лицемерке, не верить?

Дядюшка промолчал.