Наоми Новик - Зимнее серебро

С одной-единственной куделью я возилась долго, наверное, больше часа. Только я закончила — тут и Сергей вернулся. Принес кролика, серо-коричневого. Пока брат свежевал его, я приготовила еще каши. Я все положила в горшок — и мясо, и кости, да еще картошки с морковкой добавила, чтобы жаркое вышло наваристое. В этот раз я целый горшок в печь поставила, нам с Сергеем вдвоем столько не съесть. И Сергей это видел, но промолчал, и я промолчала, и думали мы об одном: кто бы ни прял нашу шерсть, кто бы ни ел из нашего горшка, пусть он лучше ест кашу. А то кто его знает, чем ему захочется полакомиться, если каши не будет.

Я решила, что начну вязать, пока каша готовится. Надо бы прикинуть, сколько мне придется вязать, подумала я, чтобы лишнего не прясть. Я вывязала ряд на двойную ширину постели — все время прикладывала и измеряла — и так пошла вязать дальше. Работа у меня не спорилась. Я вязала на совесть, чтобы петли были ровные и не слишком свободные. Но привычки к старанию у меня не было. Все время отвлекалась и делала большие петли. А то, наоборот, в одном месте затянула и не заметила. Провязала уже три ряда и только тогда сообразила, что уж больно туго спицы в петли проходят. Я сперва решила, что уж с этого-то места буду внимательнее, но последний ряд у меня вышел такой плотный, что я совсем измучилась и продвигалась еле-еле. Наконец я плюнула, распустила три последних ряда и связала то место, где ошиблась, заново.

Связав первый клубок, я остановилась поглядеть, что выходит. Получился кусок примерно с мою ладонь. Пряжа была так хорошо спрядена и скручена, что шерсти ушло больше, чем я ожидала. Я измерила длину постели ладонями — насчитала десять. У меня еще пять клубков и одна кудель, что я вычесала сегодня. Значит, если спрясть еще три таких кудели, должно хватить. Я аккуратно сложила вязанье и убрала на полку, а сама снова уселась прясть.

Пряла я до самого вечера. В доме делалось все холоднее. Возле двери и окон, там, где в щели проникал студеный воздух, клубились облачка пара. Мороз потихоньку расползался по дому. Сергей мне помогать не мог, поэтому он занялся дверьми — смастерил для них деревянные петли. Под навесом отыскалась маленькая ржавая пила и гвозди — и он принялся за работу. К порогу и косякам с внутренней стороны он прибил еще несколько деревяшек, чтобы дверь плотнее прилегала и ветер не задувал. И с окнами он сделал то же самое. А еще законопатил все щели глиной и соломой. Холод снаружи больше не шел в дом, и теперь стало тепло и уютно. А от печки и горшка с кашей так славно пахло. До чего необычно быть в теплом месте и с едой. И еще необычнее, что я стала к этому привыкать. К такому привыкаешь быстро.

Я закончила прясть, и мы сделали перерыв на ужин.

— Наверное, я дня за три управлюсь, — сообщила я, пока мы уплетали кашу. Но добрую долю мы оставили в горшке.

— А сколько мы уже здесь? — спросил Сергей.

Я отложила ложку и принялась считать в уме. Начала я с базарного дня. Вот я продала передники на рынке. Это было утром, потом я пошла домой, и там меня поджидал Кайюс. Даже в мыслях я постаралась поменьше на этом задерживаться. Но это все был один день. Потом мы убежали в лес и долго там плутали, до самой ночи. А потом мы нашли нашу хижину. Получается, мы нашли ее в тот же день. Хотя кажется, что уже в другой. Но на самом деле в тот же.

— Понедельник, — наконец промолвила я. — Сегодня понедельник. Значит, мы тут пять дней.

Я сказала это, и мы оба притихли над своими мисками. Непохоже, что прошло пять дней. Не целых пять дней, а всего пять дней. Нам-то казалось, что мы тут чуть ли не всю жизнь.

И Сергей сказал:

— Может, про нас уже знают в Вышне. Послали туда весточку.

Я перестала есть и подняла на него взгляд. Он это, должно быть, к тому, что не надо нам вовсе отсюда уходить. Лучше бы нам тут насовсем остаться.

— По такому снегопаду кто туда доберется? — медленно проговорила я.

Мне и самой не хотелось уходить. Но было боязно: все-таки тут вещи появляются сами по себе, и кто-то прядет мою шерсть, и ест нашу кашу, и жжет наши дрова. Наверное, оставаться тут дольше резона нет. По дороге мы замерзли бы насмерть, вот и остались. Тогда идти никак было нельзя. И еду мы по-честному отработали: стул починили и кровать скоро починим. Двери с окнами уплотнили. Но дом-то не наш, и мы не вправе тут поселиться. Не мы этот дом строили. Мы не знаем кто. И спросить не у кого, можно ли нам тут пожить. Может, нам бы и разрешили, да как узнаешь?

— Еще три дня нам все равно тут торчать, — заключил Сергей. — Глядишь, к тому времени и снег подтает.

— Ладно, там посмотрим, — отозвалась я. — Может, я с вязанием быстрее управлюсь.

Мы убрали со стола, и я пошла к полке, где оставила вязание. Только вязания там больше не было. Вместо него на полке лежало полкаравая свежего хлеба, а под тонкой красивой салфеткой еще немного ветчины, и головка сыра, и кусок масла — и от всего отрезано было лишь по чуть-чуть. Там стояла коробка с чаем и даже банка вишен в сиропе — Мирьем как-то покупала такую на рынке. И там была корзина, куда поместилась бы вся эта снедь.

Я так долго пялилась на это изобилие, что Сергей даже забеспокоился и тоже подошел. Мы не знали, что и думать. Поверить-то в такое невозможно. Но вся эта еда — она тут, перед нами, и не скажешь, что ее нет. Кто-то как будто приходил в дом и оставил еду на полке — но ведь не было этого. Мы бы увидели — мы же не спали.

Конечно, нам страшно хотелось отведать этих чудесных кушаний. Я помнила вкус этой вишни — густой сироп, приправленный ароматами лета. Но мы не решились. Овес и мед — это куда ни шло, а тут нам было совсем страшно. Такая еда даже к этому дому не подходила. И в конце концов, мы только встали из-за стола, еще не проголодались.

— Оставим на потом, — предложила я, подумав. — Сейчас-то мы сытые.

Сергей кивнул. Он взял топор и со словами «Пойду дров наколю» вышел на двор, хотя уже стемнело. Но дрова нам были нужны. Мы ни полешка не подбросили в огонь, а ящик почти опустел.

Вязание мое лежало на постели. Оно показалось мне каким-то чужим. Я развернула его: кусок был такой же, какой связала я, только кто-то распустил его и связал заново. И теперь тут был узор. Красивый вьющийся стебель с цветами — выпуклый рисунок, он нащупывался пальцами. Я ничего подобного прежде не видывала: такую работу разве что на рынке продавали, да и то не настолько тонкую.

Я распустила чуточку, чтобы понять, как делается узор, но каждый ряд был связан как-то по-особому, и петли тоже все различались — такое ввек не упомнишь. Понятное дело, тут без волшебства не обошлось. Я вытащила из печки палочку с обгоревшим концом и принялась сама творить волшебство. То волшебство, которому обучила меня Мирьем. Я начала с первого ряда: сосчитала, сколько там петель, и записала. Если петля была лицевая, я ставила пометку над ней, а если изнаночная — то под ней. И еще делала всякие пометки: если петли собирались вместе или если появлялись добавочные петли в ряду. Я писала цифры мелко, как если бы заполняла книгу Мирьем. Я насчитала тридцать рядов — все разные — и подобралась к началу.