Наоми Новик - Зимнее серебро

— Не знаешь ли ты способа ускорить мою работу? — спросила я без особой надежды. Но все-таки о магии ему известно куда больше, чем мне.

— Ты можешь делать свою работу как делаешь, и никак иначе, — ответил король. При этом он покосился на меня чуть ли не с подозрением: видно, вопрос показался ему слишком уж нелепым. Королю не верилось, что я и впрямь его задала. — Откуда мне это знать, если не знаешь ты?

Я бессильно тряхнула головой и потерла лоб тыльной стороной ладони.

— Что за пределами твоего королевства? Что там, где кончается свет?

— Тьма, — сказал Зимояр.

— Уж это я и сама вижу! — досадливо бросила я.

— Зачем тогда спрашиваешь? — В его голосе прозвучала ответная досада.

— Потому что хочу знать, что таится во тьме!

Он нетерпеливо махнул рукой:

— Мое королевство! Мой народ и наша глубинная мощь, что делает гору крепче. В вашем мире смертных сменялись столетия и поколения, а мы возводили наши сияющие стены. Мы вырвали у тьмы нашу твердыню, и отныне нам навеки даровано жить среди зимы. Или ты думаешь, что все это так легко устроено и ты можешь, играючи, пересечь границу моего королевства и вернуться назад? — Он обвел взглядом кладовую, полную серебра, и добавил с внезапной грустью: — Возможно, ты сожалеешь о данном второпях, как заведено у смертных, обетовании и теперь ищешь способ сбежать, нарушив клятву в моем королевстве? И не надейся отыскать дорогу во владения гномов. Не надейся, что там тебя ждет приют вместо возмездия.

Зимояр презрительно ухмыльнулся, словно пристыдив меня за мысли о побеге. Конечно, я бы рванула в бега и глазом не моргнув, но эти владения гномов для меня все равно что луна. Где их искать, неизвестно, и неизвестно — тут король, по всей видимости, прав, — какой прием мне там окажут. Получается, мне больше не о чем спрашивать Зимояра. Нравы и обычаи его королевства меня отныне не интересуют — ведь я не собираюсь тут задерживаться. Единственное, что меня пока интересует, — это как побыстрее покончить с работой.

— Ты можешь мне как-то помочь со всем этим? — спросила я.

Он снова махнул рукой:

— Нет, насколько я могу судить. А если бы и мог, не стал бы нарушать наш уговор. Ты по неразумию слишком высоко вознесла свой дар, и я не считаю, что теперь ты вольна откупиться.

Он развернулся и вышел вон. А я оглядела зловещие горы из серебра и подумала, что, наверное, он прав.

Ирина ушла, а в этом домишке так холодно, и чудится, будто белые деревья за окнами придвинулись ближе, будто они тянутся сюда белыми ветвями. Я закуталась поплотнее в меха, подтащила стул поближе к огню и уселась поесть еще каши. Мои хворые косточки ныли. Только шевельнусь — они так и скрипят друг о дружку в суставах. Чуть двину рукой или ногой — и мне уже неможется. Но всего хуже было сидеть тут одной посреди лютой зимы. Я подбросила в печку еще полено и поворошила огонь — от холодной мглы за стенами это не спасет, зато вроде как рядом кто-то есть. Некуда тут податься бедной старушке, бедной усталой старушке. «Не ходи в лес, а то утащат тебя Зимояры и увезут в свое королевство», — говорила мне матушка, когда я была девочкой. А нынче что? Затаилась я в этом самом их королевстве словно мышка. А ну как огонь погаснет или каша вся выйдет? Хорошо хоть дров припасено в ящике возле печи.

Чудной кто-то тут хозяйничал. Пока Ирина беседовала с той девицей-еврейкой, я нашла клубнику и мед, соль и овес. А в придачу к ним шесть клубков грубой пряжи — неровной такой, комковатой, как плохо сваренная каша. Да еще старое веретено, нынче такие уже не в ходу. Пряжа цеплялась за пальцы, но сама шерсть была добротной, только не прочесана и спрядена небрежно. Точно пряха очень спешила закончить работу. От моей госпожи герцогини мне за такое попало бы тростью по костяшкам. Теперь-то Галина герцогиня, и пряжа ее не слишком заботит, не то что Иринину мать. Та садилась прясть, и из рук ее текла белая нить, и поблескивала — ни дать ни взять алебастр. А Иринина мать сидит себе, да смотрит в окно, да напевает тихонько. И никогда даже не взглянет на чужую пряжу. Но прежде их обеих я служила герцогине.

Та давным-давно схоронилась в монастыре; я слышала, что ее уже десять лет как на свете нет, Господь да призрит на нее оком своим. В последний раз я ее видела в страшный день, когда Иринин отец разрушил городскую стену. Та битва его сделала герцогом, а отца нынешнего царя усадила на престол. Мы, женщины, сбились в кучку и глядели из дворца на дым сражения. А потом дым этот повалил над городом. Герцогиня отвернулась от окна и сказала нам: «Идемте». Нас было шесть незамужних девиц, и она отвела нас в подземелье, в небольшую комнатку в самой глубине. Дверь в той комнате была будто из того же камня, что и стена. И герцогиня заперла нас там. С тех пор я ее не видела.

Холодно там было, темно и тесно. Примерно как сейчас в этой лесной хижинке в ледяных тисках зимы. Мы жались друг к дружке, дрожали и плакали. Но нас они все равно нашли, вражеские воины. Да что там нас — они тогда весь дворец перерыли. До всего добрались: до драгоценностей, до мебели, даже до той милой маленькой арфы, на которой играла госпожа Аня, пока ее не унесла лихорадка. Я видела обломки — кто-то грохнул арфой о стену. Воины разбежались по дворцу, как прожорливые муравьи, что ни единой крошки в доме не упустят.

Когда они вломились в нашу комнатку, было уже совсем поздно. Они уже порядком умаялись, да и не много их осталось: их товарищи уже по большей части улеглись спать. Они бы, может, нас и не нашли. Но к тому времени мы уже отчаялись: думали, что сидим тут не первые сутки, хотя и прошло-то всего несколько часов. Одна из нас вдруг вся затряслась и как давай твердить, что, мол, никто нас не выпустит и мы тут замурованы на веки вечные. И мы с нею заодно перепугались. Поэтому, заслышав за дверью чьи-то голоса, мы как давай кричать во все горло: «Помогите! Помогите!» Воины отперли дверь, а мы так и поп а дали им на руки — плачущие, еле живые. Они с нами обошлись по-доброму, дали воды, когда мы попросили. Их хорунжий отвел нас к своему господину и доложил, что нас кто-то запер в подземелье.

Эрдивилас, тогда еще барон Эрдивилас, расположился в герцогском кабинете как у себя дома. Уже повсюду валялись его бумаги, его люди сновали туда-сюда. Хотя, как по мне, большой разницы не было. Впрочем, я и потом-то бывала в кабинете всего раз-другой. Герцог за мной не посылал — не такая уж я была красотка. Но и не такая образина, чтобы герцогиня отправляла со мною записки супругу. Новый герцог глядел суровее, чем прежний. Однако он посмотрел на нас и сказал: «Оно и к лучшему. Отведи их на женскую половину да прикажи мужчинам не трогать их. Ни к чему нам быть извергами». А нам он велел: «Займитесь чем-нибудь полезным». Я очень старалась быть полезной. И раз уж я больше ничего не умела, то взялась за веретено. В покоях прежней госпожи осталось много шерсти. Я много клубков тонкой нити тогда спряла, хорошо, на совесть. В городе тем временем все полыхало, а когда немного улеглось, новый герцог оставил меня при хозяйстве, видно решив, что польза от меня есть. Бесполезных-то он при себе не держал.