Елена Блонди - Тайные улицы, странные места [СИ]

— Я сказал, — процедил Норис, сбивая шляпу и та повисла на спине, натягивая поперек смуглой шеи тонкий шнурок.

— Ну… ладно. Я понял.

Костян гулко протопал от борта, заговорил с кем-то. Мотор чихнул, затарахтел, усиливая звук.

— Своих убирай, чмо, — ласково велел Норис, — что смотришь бараном? Девку свою и придурка неудельного.

Рявкнул, делая шаг и тесня Женьку по рыхлому песку:

— Сами — так сами! Врубаешь?

Женька качнулся, оступаясь. Прикусил губу. Повернувшись, махнул рукой ошеломленному Капче.

— Серый. Забирай Женю. Идите. Я догоню.

Капча, оглядываясь, заторопился к тропинке. Отступив от Нориса, Женька с сердитой тоской следил, как две фигуры поднимались сперва за кустами, потом вышли на траву, и скрытые по колено, направились вверх, туда, где оползень сбоку серел рассыпанной глиной. Еще полсотни метров, знал Женька, и они скроются в лощине, потом покажутся уже совсем далеко, потом станут крошечными фигурками, бесполезными, как детские куклы. Конечно, Женю можно позвать, из головы. Но обещание!

— Вот, — сказал, поворачиваясь снова, — ну?

— Догонит он, — усмехнулся Норис, — не люблю таких, дюже уверенных.

Сама драка Женьке совсем не запомнилась. Драться он не любил и не особенно умел, всегда было противно, что нужно тыкать куда-то кулаком, стараясь, чтоб хряснуло, хрустнуло, теряя форму, до крови и злого крика. Пару лет назад Капча уломал его пойти на занятия боксом, но после занудных, хотя и физически приятных разминок наступило время тех самых «контактных ударов», и Женька заниматься бросил, несмотря на издевочки Капчи, а когда тот надоел насмешками, то как-то кинулся и, в ответ на подначки, заломал друга по-медвежьи, стискивая тому локти и делая ногой подсечку. Капча тогда, смеясь и стеная, попросил пощады. Так что, силы вроде и хватало, но бить по лицу так и не научился, кулак сам улетал вбок, чтоб не нарушать целостность носа или челюсти. Да и не приходилось никогда так, чтоб защищаться или чтоб ярость взошла изнутри, заволакивая мозг пеленой. Не та жизнь, понимал Женька, не в стае волков, где приходилось бы, огрызаясь, отвоевывать свое место.

И вот вдруг пришлось…

Никакого приступа ярости он не дождался. Просто кинулся навстречу злобному голосу, набычивая голову, потому что — а чего ждать? И оказался на песке, почему-то выплевывая его, а тот мерзко скрипел на зубах и мешал в углах рта. Вскакивать не стал, наоборот, упал плашмя, вытягиваясь и хватая джинсовую штанину скрюченными пальцами. Та выскальзывала, но все же противник упал тоже, и Женька полез, как мартышка по пальме, перебирая руками по чужой ноге. Только лежа. Снова получил короткий удар в скулу, снова тыкнулся лицом в песок, не ощутив поначалу, как бровь разбивается об россыпь круглой гальки.

Все спрессовалось в пару мгновений, так ему показалось. Никакой возможности обдумать, как действовать, куда двинулся Норис, как повернулся. Фигня все ваши фильмы, мелькнуло в голове Женьки ненужное, вместо важного. Пока думалось, он снова успел пропыхтеть, вбирая в легкие раскаленный воздух, уцепился за порванную рубашку, и с размаху сел задницей на колючий песок. Оказывается, мгновение стояли. Перед тем, как…

Но сидел на песке один. Норис стоял поодаль, дышал тоже тяжело, но усмехался темным лицом. Бросал вполголоса грязные, оскорбительные слова, вдруг сказал что-то о матери. И Женька снова вскочил, с тоской ожидая, ну, когда она придет, спасительная ярость, в которой, как пишут и показывают — на все наплевать и вдруг — победа.

В три качающихся шага настиг врага, тот, вроде бы смеясь, толкнул его, удерживая на расстоянии, но Женька, презрев жесткое движение руки, навалился, обхватывая Нориса за пояс и утыкаясь лбом в пуговицы на животе.

— С-смотри, какая ту-па-я с-скотина! — удивился Норис, пытаясь оторвать скрюченные руки. Оторвал, снова отступил на шаг. Или на два. Или сразу на десять, Женька не понял, преследуя и уже ничего не видя, кроме этой синей коттоновой рубахи, с полами, что болтались, выбившись из-под стильного ремешка джинсов.

Враг отступал, но смеялся. Потому пришлось снова подходить, поворачивая лицо в сторону, чтоб увидеть одним почему-то глазом, куда уходит. Если бы не смеялся… Чего догонять того, кто бежит. Но — смеется!

Словами, разумеется, Женька не думал. Думал страхом, обидой, невнятным желанием поскорее закончить. Смиренной покорностью продолжать, потому что — еще живой и может идти, шевелить руками, а значит, и Норис его пока не победил.

И еще, как ни странно, все, что вокруг, что, по идее, должно бы отступить, оставляя в центре мироздания только схватку, только глаза врага и там, дыхание его, все проявилось резко и контрастно, кидалось в глаза и уши, мешая сосредоточиться. Песок проваливался под ногами, набиваясь куда-то, Женька не успевал понять, куда — в сандалии или в джинсы, но — мешал. Отовсюду лезло в глаза солнце. Яростно орали чайки и тени их чертили воздух, рассекая углами светлую фигуру, как будто они — странный камуфляж для врага. Плескала вода, угрожая внезапно, и приходилось выбирать, в какую сторону сделать шаг: один неверный швырнул Женьку по пояс, утопил руку по плечо, ладонь увязла там, под плеском.

И вдруг все застыло. Остановилось на секунду, во время которой прозвучали полвдоха Женьки и полсмешка Нориса, резко ударил по мозгу взгляд — глазами в глаза. Вот, успел подумать Женька с ощущением, какое бывает, когда садишься в кресло стоматолога, вот, сейчас…

Но секунда прошла и все возобновилось, ускорившись. Возня, пыхтение, брошенные в лицо слова, полные мгновенного яда, ускользание джинсового локтя, и вдруг этот же локоть на раскрытых зубах, им не больно, но сознание прокричало «сломал!», а язык зашершавился от трения о суровую ткань.

…Ко второй секунде застылости Женька снова оказался не готов. Выплюнул выдох, словно харкнув отработанным воздухом, выпрямился, качнувшись и сжимая слабые кулаки с разбитыми исцарапанными костяшками. Вцепился глазами в лицо противника, будто и за него держался тоже. Секунда прошла, но схватка не возобновилась, с удивлением понял Женька, вынужденный переступить по мокрому песку, чтоб тяготение не свалило его, качающегося.

Норис медленно вытер тыльной стороной ладони алую ссадину, испачкав кровью подвернутую над запястьем манжету. Усмехнулся одобрительно, осматривая Женьку. Тот покачивался, следя за каждым его движением левым глазом, правый классически заплыл и ничего не видел, держал перед собой согнутые руки, сжав кулаки.

— А хорош, — вдруг сказал Норис.

Осмотрел испачканную манжету, снова поднес руку к лицу и потрогал другую царапину — уже подживающую, наискось через скулу.