Елена Блонди - Тайные улицы, странные места [СИ]

Рассмотрел ссыпанную в ладонь горсточку. А, догадался безразлично, кошачий корм. Из той пластиковой бутылки, которую Женя таскает в своем рюкзаке. Кормит бездомных кошек. Дурное, бесполезное занятие. Всех котов не накормишь, и не заберешь домой. Придешь в другой раз, а какой идиот уже из рогатки подстрелил. Или еще что похуже. Мучайся потом от жалости, был котик и куда делся?

Он вытянул руку, собираясь вытряхнуть ненужный корм в траву. Но вспомнил блеск крошечного глаза под лавкой. Можно отдать мышу, соображал, устроив ладонь на колене. Ну, отдам, и что? Сегодня пожрет, а завтра? И потом, если живой, значит, находит сам, чего пожрать. Вот и пусть находит. Как сказала умная Женя — иди сам. Вот и пусть все вокруг — тоже сами.

Вздыхая, сжал колючую крошку в кулаке и поднялся. С тоской посмотрел туда, откуда пришел. Совсем не хочется возвращаться. Кособокий домик под шиферной старой крышей казался центром вселенской тоски, сердцем уныния. Будто оттуда шли и шли волны, лишая воли и желания делать хоть что-то. А еще там грязно. Воняет плесенью. Все покрыто противной скользкой пленкой.

Рассказывая себе все это, Женька медленно шел обратно, пропуская вдохи, когда рядом с травяной тропкой вздувался болотный пузырь, источая запах гнили.

Без всякого желания дернул разбухшую дверь, с трудом отворил, провезя нижним ее краем по каменному крыльцу. Прошел сразу к лавке и, вставая на коленки, заглянул в темноту.

— Ты там? — голос оказался сиплым, в лицо прилетел злой сквозняк, холодя влажную кожу.

Под лавкой было пусто, только чернела дыра в темноте. Женька вытянул руку и высыпал слипшийся корм рядом с дыркой. Толкнул комочки пальцем.

— Извини. Больше нету. Ну, пусть типа угощение, да? От заморского гостя.

Нора молчала, мрак под лавкой не шевелился. Женька вздохнул и встал, осматриваясь уже как-то немножко по-новому. Бардак, конечно, знатный. И, по идее, нужно валить отсюда, попробовать пройти серую степь, может быть, за ней что-то найдется, что поможет выбраться из этого царства гнилых сквозняков и болотного газа. Такой типа квест. Причем, делать это нужно быстро, ведь не зря он совсем заболел тут. Может, излучение какое. Или просто, чем дольше торчишь тут, среди хлама, тем слабее становишься, и скоро сил уйти не останется вовсе.

Но высыпанный в подлавочное пространство корм как будто привязывал его к мерзкому домишку. Женька, вздыхая и морщась, двумя пальцами вытащил из хлама рваную тетрадку, огляделся, прикидывая, куда бы ее выбросить еще раз. Ага, потащил из кучи черный пакет с дыркой в шуршащем боку, сюда можно запихать. Как и все прочее.

— Что за?..

Он присмотрелся к бессильно откинутому желтому листу в бледную клетку. Да это же его тетрадка! Обложки нет, и когда это они шпилились в морской бой, черкая клетки пачкающими пальцы шариковыми ручками? В третьем классе, да. Капча еще не был Капчой, а был Сережкой Михиным по прозвищу Миха. Тощий и зубастый, а еще рыдал с упоением и пару раз Женька из-за него побил Толика Карпушина, а Миха когда-то, смешно вспомнить, вступался, когда Смолу обижала могучая двоечница Грицаева с нежным именем Леонора. Ее потом в другую школу забрали, и хорошо, а то Капча достал бы воспоминаниями, как Грицуха лупила Женьку по башке рюкзаком с цветочками.

Листая тетрадку, Женька улыбался, не замечая, что головная боль куда-то ушла. Досмотрев кораблики с трубами, железных рыцарей и трансформеров с клешнями вместо рук, повертел тетрадку и сунул ее в распахнутый у ног пакет. Да. Было дело под Полтавой. Это дед Митя любит приговаривать, а еще у них с бабушкой Тоней в саду прекрасные росли персики. Дерево низкое, чуть выше Женьки, и он пускался в персиковую кругосветку, методично объедая мягкие шары алого с желтым бархата. Потом подолгу торчал в сортире на огороде. Бабушка Тоня ужасно переживала и тенью ходила поодаль среди грядок, взывая к засевшему в дощатой будке внуку — «Женечка, может, бумажки еще? А я тебе компоту там, с грушками. От живота помогает». Женька краснел и злился. А потом снова оказывался под персиком. Последний раз он разговаривал с бабушкой… полгода назад, что ли? И мама обругала, что не хочет звонить. Так это он сам им не позвонил? Ни разу за весну и за лето.

— Блин, — сказал себе Женька, беря из кучи розовую Барби со спутанными волосами и в рваненьком платьишке.

Ну, кукла точно не его. Каринина кукла. У нее этих Барби было — десять штук. А! Это та самая, из которой Женька сделал парашютиста, забрал с полки, на которой они сидели чинно — памятью о девчачьем детстве старшей сестры. Потом наврал, конечно, что не брал. Карина, уже взрослая девица, усмехнулась обидно, маме велела «младенца не ругать, все равно не поймет ничего». А Барби потом нашел, когда полез на старый тополь, она там застряла и совсем испортилась, вылиняла. Куда возвращать, резонно решил Женька и сныкал куклу. В дупло того же тополя. И совсем же забыл!

В пакет совать не стал. Отряхнул и аккуратно посадил на лавку в самый угол, расчистив для нее немножко места. И вдруг удивился. Когда сам хотел залечь, руками закрыться, то никаких же сил даже прикоснуться к хламу. А для какой-то старой куклы — уже и постарался.

Дальше дело пошло быстрее. Женька брал одну вещь за другой, и каждая оказывалась хранителем воспоминаний. Все они были — вещами из его собственного прошлого. И многие напоминали совсем не о том, о чем думалось ему пару часов назад. Не нужен, говоришь, упрекала коробка с разбитыми картонными краями. Это мама с отцом нашли таки ему подарок: коллекция японских роботов, мечта каждого пацана-десятилетки, а через пару месяцев все про эту мечту забыли, и мечтали уже о других вещах. Но Женька, в отличие от многих, заполучил, хотя купить набор было невозможно. Кажется, батя заказывал кому-то, чтоб нашли в Москве. Игрушки Женька благополучно растерял, еще — менял на машинки и дарил. А коробка осталась.

Очнулся он от жары. Вспотел, понял, вытирая лоб и скулы, а еще — рука не болит. Лавка в общем унынии казалась посланцем из другого мира — вытертая старым полотенцем (его Женька тоже потом сунул в мусорный пакет), с расставленными уцелевшими игрушками и вещичками — сахарницей, любимой когда-то чашкой с Винни-пухом на боку, тюбиком маминой помады, поплавком со старой отцовской удочки, наполненным светящимся порошком.

— Ну, — сказал Женька, — ага, — и направился в угол, где, оказывается, притулился ободранный веник, а рядом — швабра с намотанной на нее тряпкой.

Полы пришлось мыть болотной водой, но запаха, как ни странно, не было, пахло скорее приятно — мокрыми цветами и увядшими листьями. Как будто он выжимает тряпку, намоченную в цветочном чае.

Осторожно шуруя под лавкой, снова нагнулся. И улыбнулся во весь рот: от корма остались пара крошек. Значит, мыш не дурак, разобрался, что к чему.